И ты не кремень, Макарыч, участливо молвила Елена Алексеевна, и не очерствелый вовсе.
Я ведь, Лексевна, и на том свете побывал. Да, да, поверь, истинно говорю. Я сразу же ушел на фронт. Через год жене моей Наде прислали документ: «Ваш муж в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, убит». А потом и на сына, Борьку моего пришла домой похоронка.
До сих пор думаю: а вдруг ошибка? Ведь я-то жив, хоть и схоронили меня на хуторе Котлованном. В День Победы радость на сердце и боль: сыну бы шагать вместе с нами.
Одно я знал, Лексевна: «Вперед! Вперед!» Бежал, стрелял, падал, вскакивал, опять бежал. Неба чистого за всю войну не видел. Только в госпитале можно было отдышаться немного. Как вспомню теперь, не верится даже, что такое возможно человеку выдержать.
Помню, заняли мы немецкие траншеи, в них воды по колено. А немец шпарит из пулеметов. Бежим, с ходу прыг в щель, радехоньки: живые и в укрытии. А один солдат увидел воду и замешкался не хочется ему, вишь, ноги замочить, начал зыркать, искать, где посуше. Ему кричат: «Прыгай, траншея пристреляна!» Он никак не решается. И тут его хлоп, он кувырк носом в землю Макарыч, не таясь, достал носовой платок и поднес к глазам. Как ржавая шайка стал, на помойку пора.
Затянулась пауза. Елена Алексеевна тоже про свою нелегкую жизнь подумала грустно. Всех сыновей забрала война, да и дочь недолго прожила после Победы.
Давным-давно, когда уголек в Караганде добывали обушком и вывозили саночники, и не было ни электричества, ни радио, ни школ и клубов, пришла на вахту наниматься тринадцатилетняя девчушка. В шахте погиб ее отец, и осталось их, детей, семеро, а она, Елена, старшая.
С того дня, когда однорукий надсмотрщик поставил девочку отбирать породу из выданного на-гора угля, и начался отсчет ее трудового стажа. Рабочий день двенадцать часов, норма большой деревянный ящик. Наполнишь его породой получи полтинник, не успеешь, значит, ленилась, долой двугривенный. Лют был смотритель.
Откуда только
брались силы у девчонки? Споро выхватывала породные камни, швыряла в ящик, такой глубокий, что вроде бы в нем и дна не было. И вот что удивительно, всю свою трудовую жизнь, до переезда в Марьевку, перед войной, Елена Алексеевна занимала на шахте «самые почетные должности» работала плитовой, столовой, лебедчицей и породу выбирала. Женсовет на шахте возглавляла, над новичками шефствовала: как живут, что едят, обуты ли, одеты? Все хлопоты, конечно, после смены. А работа была у нее тяжелая. Но запомнилась всем Елена Алексеевна веселой, боевой, неунывающей.
Личная жизнь как не заладилась сразу, так и пошло. Отца придавило в забое. А вскоре в неурочное время взвыла сирена. Бежали к стволу женщины, оцепенело ждали: кого вынесут, чьего мужика? Вынесли коногона Ивана, мужа Елены Алексеевны. Богатырского был сложения, весельчак и острослов.
В партию Елена Алексеевна Ярова вступила на шахте. Первые политклассы еще девчонкой среди рабочих Караганды проходила. Как-то гнались колчаковцы за Егором Абакумовым, большевиком. Елена в ту пору как раз у ствола дежурила быстренько его в клеть, и самый полный вниз, а там, попробуй найди. После Абакумов первым красным директором шахты стал, а затем и в наркомат перешел. Как-то на слете стахановцев увидел Елену Алексеевну, кинулся к ней, привел в президиум: «Здесь твое место».
Как же, наезжала к нему в Москву, рассказывала Елена Алексеевна, технику для шахты просила. Не отказывал, всегда помогал.
То было время рекордов Алексея Стаханова и Никиты Изотова, громкой славы женской бригады Паши Ангелиной, машиниста депо станции Славянская Петра Кривоноса, мариупольского сталевара Макара Мазая Из гущи народной на пьедестал почета и славы поднимались неизвестные ранее люди. Елена Ярова, одна из первых в стране женщин-шахтеров, не была обойдена славой. Но главной ее гордостью были дети, им отдавала все свое сердце.
Соскочил ты со своей зарубки, Макарыч, понимающе и сочувственно вздохнула Лексевна, радуясь тому, что размягчился неприступный бывший председатель сельисполкома.
Момент она считала самым подходящим, чтобы спросить о своем, главном.
Почему, Макарыч, ты не разрешил мне ту землицу привезти, где Володенька мой похоронен?
Да ведь о тебе же заботился. Выдержишь ли? И дорога не ближняя.
Как видишь, выдержала. И опять вот собираюсь. Теперь уж на могилку Дмитрия.
Тепло, душевно расстались старые собеседники, молча простив друг другу невольные обоюдные обиды.
Утомилась Елена Алексеевна за долгую дорогу, но от отдыха наотрез отказалась. Ей не терпелось встретиться с ребятами из цеха, где когда-то, до военного лихолетья, работал Дима.
Пойдемте, Елена Алексеевна, к ребятам, с которыми сейчас трудится ваш сын, осторожно взял под руку почетную гостью кудрявый широкоплечий парень, комсорг Гена Гудков.
Они вошли в широкий длинный коридор одного из корпусов завода Елена Алексеевна подумала, что в музей ее привели. На стене фотографий не перечесть. С волнением, щуря глаза, она вглядывалась в них. Снимки запечатлели железные балки, завитушки тяжелых рельсов, кирпичные завалы, развороченные крыши.