Но речь при этом идет об «идее права, имеющего власть над всеми людьми» . Кант приписывает праву экстраординарную роль: «...самое святое, что имеет Бог на земле, право людей» . Если признать этот тезис и усмотреть знаки естественно-правового прогресса, можно, наверное, понять, почему у Канта при известии о провозглашении республики во Франции на глаза выступили слезы. Однако такое восприятие человеческого права является далеко не единственным. Альтернативой, как и у Канта, с теологической окраской, было бы, например, толкование В. С. Соловьёва: «Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад» .
В любом случае Кант усматривает еще только знаки прогресса, ибо он говорит о французских политических событиях: «Не следует ожидать, что право предвосхитит власть. Так должно быть, но таковое не имеет места быть» . Но Канта это не смущает. Хотя он с большим интересом относился к политическим событиям и регулярно читал газеты и журналы, мне представляется, что в отличие от расхожего Кант использовал, скорее, иное значение истории, а именно историю, каковой она должна быть по его представлениям . Как иначе он мог рассуждать о прогрессе на пути к вечному миру, причем не в последнюю очередь благодаря республиканской конституции во Франции , если у него перед глазами разыгрывалась совсем иная история? Если «солдатский король» Фридрих Вильгельм I (16881740) за исключением боевых действий при осаде Штральзунда, и тех унаследованных от предшественника, за все время своего правления (1713-1740) не вел ни одной войны, то во время долгого правления (1740-1786) просвещеннейшего короля Фридриха Великого (1712-1786) можно было насчитать лишь несколько мирных лет . Французская революция, которая, согласно Канту, способствовала приведению правовых отношений в согласие с моралью, и принципы который должны были привести к устранению всяких войн, и вовсе развязала настоящую европейскую войну. Это вопиющее противоречие можно, наверное, разрешить, если допустить, что отвратительные события французской революции оказываются составной частью эмпирической истории. Кант же усматривает наряду с последней еще и иную возможность, а именно истории согласно «идее о том, каким должен быть обычный ход вещей, если бы он совершался сообразно некоторым разумным целям...» . Тогда мы сталкиваемся с «этой идеей мировой истории, имеющей некоторым образом априорную путеводную нить» . И, прежде всего, в этой пресловутой априорной истории Кант, как кажется, и видит знаки прогресса в осуществлении естественного права и морали.
Но даже если и принять это странное различение эмпирической и априорной истории, позиция Канта по-прежнему оказывается несвободной от трудностей. Долгое время он полемизировал со своими оппонентами по вопросу веры в исторический прогресс следующим образом: «Эмпирические доводы, приводимые против удачи решений, основанных только на надежде, не имеют здесь никакой силы» . Его готовность игнорировать факты и не замечать их противоречия собственным представлениям в сфере политики и истории подтверждена разными источниками, хотя она, справедливости ради, еще и не носила характера «Тем хуже для фактов». И все же если некие «эмпирические доводы» не могут иметь никакой силы в аргументации против прогресса, то калейдоскоп иных «эмпирических доводов» также не может иметь никакой силы и в аргументации в пользу прогресса .