связи: «Лишь разочарованный ужасами 1793 года и кровавыми зверствами победившего насилия толпы, он [Кант] потерял надежду на неизменно счастливое продвижение в развитии тамошнего состояния. Однако сознательно клевещущие и научно необразованные противники критической философии жадно использовали эти сообщения о взглядах Канта на Французскую революцию, чтобы предостеречь существующие правительства государств как от него самого и от его совокупного влияния в качестве писателя и учителя, так и от его опасных последователей» . Перед лицом подобных обвинений некоторые кантианцы в частности, Матерн Ройс (1751 1798) еще в 1792 пытались доказать, что кантовская философия ни в коем случае не является источником французской революции . С другой стороны, не следует умалчивать и о том, что иные кантианцы например, Иоганн Бенджамин Эрхард (1766-1827) рассматривали революцию даже в качестве морального долга . Фихте, который в середине 90-х годов XVIII века еще находился в тени Канта, также стоял в этом ряду («Исправление суждений публики о французской революции», 1793).
Во всех этих биографических штрихах отчетливо проступает одна странность. Кант, выдающийся сторонник как полемического, так и скептического метода , поставленный перед фактом французской революции, оказался непоследовательным. Автор «Биографии Иммануила Канта» замечает: Кант «не признавал никаких еретиков, никаких сект по вопросу веры, которые были бы для него недостойными, или которые он не мог выносить. Он говорил и дискутировал с каждым, не испытывал нерасположения в адрес какой- либо секты по вопросу веры [...] Однако обсуждения политических тем нравились ему больше всего. [...] Французская революция пробудила в этом отношении у него живейший интерес. И только относительно нее он иногда забывался вплоть до вспыльчивости. Если он однажды составлял себе мнение по политическому вопросу, то было тяжело или почти невозможно подвигнуть его к изменению мнения. В этом его непреклонность заходила настолько, что ему можно было в качестве опровержения приводить даже факты, без того чтобы, по меньшей мере сразу и навсегда, его удалось отговорить от того, что он вбил себе в голову» . Васиански в этой связи замечает, что «его друзья были уступчивы, чтобы не противоречить...» . Это подтверждает также и «Биография Иммануила Канта»: «Благородному философу с готовностью прощали, когда он иногда преувеличивал в своих утверждениях, или же когда он был настолько резким и упрямым защитником своих убеждений, что даже факты не могли его сразу убедить в противоположном» . Боровски рисует следующую картину: Кант «не обращал внимание на различия сословия, возраста и особенно конфессии, пренебрегал различиями в мнениях по политических событиям (только в отношении французской революции он неохотно видел полное отличие от своего взгляда)» ; «Одному значимому мужу, который, как об этом было известно, думал о французской революции совершенно иначе, чем он, Кант сразу же сказал, как только разговор за столом затронул эту тему: Я думал, мы совсем не говорим об этом, и перевел разговор на совершенно другую тему» . С определенного времени и по определенным основаниям Кант больше не был готов обходиться с аргументами и возражениями на них в отношении французской революции привычным для себя образом, не желал смотреть на это событие в том числе взглядом своих оппонентов, отказывался с методологической точки зрения придерживаться «глубокого безразличия» в отношении собственного мнения по этому вопросу и более не пытался всерьез «доказывать положения и их противоположность» .
Но в качестве причины такого изменения указывать лишь на возраст Канта было бы очень несправедливо. Кант как философ был очень близок идеалу жизни в соответствии с собственным учением. Тем не менее политическая ситуация во Франции его заметно скривила. Поставленный перед фактом начавшейся французской революции, Кант в соответствии с собственными же масштабами оказался не вполне терпимым и частично нарушил те истинные ценности