над происходящим. На самом же деле, с самого начала романа авторское присутствие воспроизводит присутствие и действие самой судьбы, обозначаемое знаками и символами, как правило, за редкими исключениями, совершенно не воспринимаемыми или не понимаемыми персонажами, а читателю дающимися только в результате достойного усилиям сочинителя «увлекательного и кропотливого» повторного чтения.
Молодой герой «Дара» уже в первой главе «старался, как везде и всегда, вообразить внутреннее прозрачное движение другого человека, осторожно садясь в собеседника, как в кресло ... и душа бы влегла в чужую душу, и тогда вдруг менялось освещение мира, и он на минуту действительно был»3741 этим собеседником.
«Король, дама, валет» обнаруживает виртуозное владение автором этим приёмом. С первых слов рассказ ведётся через призму восприятия ещё даже не названного персонажа Франца. При перечитывании он будет узнан мгновенно: когда привычный ему мир трогается он уезжает, от него судьбоносно отворачивается циферблат вокзальных часов, «полный отчаяния, презрения и скуки».3751 Люди, идущие по платформе, кажутся Францу пятящимися назад, «как мучительный сон, в котором есть и усилие неимоверное, и тошнота, и ватная слабость в икрах, и лёгкое головокружение».3762 Всё это неосознаваемое предвестие будущего, заложенного, следует вспомнить, по Набокову, в «тайном приборе» личности.
Франц безрадостное зеркало его безрадостного детства. О покойном отце (нотариусе и филателисте) он только и слышал, что тот «езжал, говорят вторым классом». Матерью он нелюбим та больше любит его сестру. В его памяти почему-то осаждаются, с удручающей избирательностью, только безобразные, отвратительные эпизоды, постоянно попадающиеся ему на глаза: «Память стала паноптикумом, и он знал, знал, что там, где-то в глубине, камера ужасов».3773 Он очень уязвим, внушаем, легко поддаётся позывам тошноты, головокружения, паники. В купе к Драйерам он попадает случайно, сбежав из вагона третьего класса, где ему пришлось увидеть человека с обезображенным лицом.
Переход из третьего во второй класс вагона поезда переживается Францем не как приятное, но вполне прозаическое улучшение комфортабельности поездки, а как нечто, порождённое «небывалой мыслью», как прикупленный им «дополнительный чин», как место, где он «оцепенел в блаженстве», как, наконец, «переход из мерзостного ада, через пургаторий площадок и коридоров, в подлинный рай».3784 Соответственно, и соседи его по купе люди далёкого, недоступного мира: Франц принимает Драйера за иностранца, и он по-своему прав горизонты личности Драйера бесконечно далеки от его собственных; там, где привык обретаться Драйер, не стесняют себя «жёсткими воротничками» условностей и страхов (Драйер в мягком).
«Вообще, происходит какая-то путаница», говорит Марта, обращаясь к мужу, который, видимо, знает, что она имеет ввиду, но вздыхает и ничего не отвечает.3795 Скорее всего, замечание Марты относится к тому, что обсуждалось между ними как раз в тот момент, когда в купе вошёл Франц, а именно согласие Драйера помочь племяннику (никогда им не виденному), чем Марта была крайне недовольна. Но фраза эта и далее по тексту Набоков будет использовать этот приём с нарастающей частотой имеет подспудный, диагностический и пророческий смысл.
Путаница, в самом деле, налицо, но она совсем в другом и заряжена взрывным потенциалом: в купе второго класса сидят трое, и никто из них этому, второму, классу, в сущности, не принадлежит, если иметь ввиду не короткий маршрут, а жизненный путь. Драйер, по таланту и масштабу личности человек отнюдь не «второсортный», находится здесь, уступая «причуде» помешанной на экономии Марты чуждый сословных предрассудков, он и здесь, в вагоне второго класса, остаётся самим собой, «первоклассным», ведя себя естественно, свободно, читая интересную ему книгу, а не дешёвенький журнальчик. Марта же, тщеславно щеголяющая богатством мужа на людях, в действительности самозванка, не дотягивающая и до второго класса в ней таится всё та же напуганная на всю жизнь дочь разорённого торговца, которой мерещится, что Драйер готов «наводнять дело бедными родственниками»; для неё ездить в первом классе и обедать в ресторане непозволительное транжирство (позавидовала бутерброду Франца!). О Франце и говорить нечего, он во втором классе «как бы вне себя» (курсив автора), для него это «райский замок».3801
Треугольник, если он возникнет в таком «купе», целым его не оставит разнесёт, никакого общего «второго» класса не останется, каждый получит свой, индивидуальный, и он возникнет прямо назавтра. А накануне вечером его предвещают дождь и разбитые
очки Франца.
На подъезде к столице, «в сумерках, по окну стал тихонько потрескивать дождь, катились по стеклу струйки, останавливались неуверенно и снова быстро сбегали вниз».3812 Это, на языке дождя, начало темы Марты с появлением в её жизни Франца дождь станет в этом романе постоянным, виртуозно нюансированным сопровождением, своего рода чутким термометром судьбоносных перипетий героини в её попытках навязать будущему свои планы.