Фундаментом любой теории, а тем более практического плана действий должны быть конкретные, не нуждающиеся в доказательствах факты. В моем случае такими фактами являлись следующие: кто-то хочет меня убить; люди, которые пытались мне помочь (капитан Бражко, Сёдж и Анна Югова), погибли. Исходя из этих фактов-симптомов, можно было ставить диагноз. Звучал он так: «Я, Максим Красилов, нахожусь в дерьме по самую макушку». Признав это, я сразу же почувствовал заметное облегчение, сродни тому, что испытывает алкоголик, в первый раз признавшись вслух, что он алкоголик. Теперь оставалось разобраться с причинами, которые довели меня до такой жизни.
Как ни мало успел сообщить мне Сёдж, этого оказалось вполне достаточно, чтобы догадаться, что в дерьме я оттого, что кому-то очень мешаю. Или, возможно, кто-то меня очень боится. Так боится, что, невзирая на теперешнее мое состояние, хочет вычеркнуть меня из списка живых. Воспрепятствовать же этому можно только в том случае, если мне удастся либо сбежать, либо найти тех, кто желает моей гибели, и сделать с ними то, что они собираются сделать со мной.
Еще накануне первое «либо» казалось единственно правильным решением. Теперь я не был в этом уверен, потому что:
а) я уже пытался убежать, но получилось не очень удачно;
б) я знал, что, убежав от них, буду чувствовать себя дезертиром, предавшим память тех, кто погиб из-за меня;
в) если я убегу, то так и не узнаю, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор;
г) последние трагические события пробудили во мне азарт, амбиции охотника и желание отомстить.
Да и потом, почему именно я должен убегать? Разве я боялся? Нет, боялись меня. Меня! Макса Великого и Ужасного, который кому-то мог сильно испортить жизнь. И я решил остаться. Конечно, в том случае, если доживу до утра.
Чтобы скоротать время, ожидая, пока кто-то на свою беду пожалует ко мне в гости, я принялся изучать содержание найденных в сумке бумаг. Бумаги, как и фотографии, за исключением прошлогоднего снимка моей семьи, содержали информацию о двух людях: Борисе Вадимовиче Харлае, директоре охранной фирмы «Щит 2000», и Иване Францевиче Цесаренко, председателе кредитного фонда «Золотой сокол». Харлай был сухопар, широкоплеч, с грубыми, исключительно мужицкими чертами лица. А вот физиономия Цесаренко, напротив, была кругла и правильна. Эта округлость в сочетании с большими залысинами делала его похожим на совдеповского шпиона-ренегата, переметнувшегося к бриттам Суворова-Резуна .
Информация была и объемной, и своеобразной: адреса домов и офисов, графики работы и отдыха, маршруты движения и привычки, любимые занятия и слабости, наличие охраны и ее профессиональные качества. Словом, это были очень толково составленные отчеты, соединив которые с тем, что я нашел в багажнике «мустанга», можно было сделать вывод, что страшен я был именно для Харлая и Цесаренко. По всей вероятности, за этими двумя я и вел свою охоту, став для них Максом Великим и Ужасным. В отчетах содержались также биографические сведения об указанных персонах, причем с туманными ссылками на некоторые, не очень достойные, поступки, за которые в былое время можно было сесть лет эдак на восемь-десять. Отмечалось и то, что оба эти товарища прекрасно знали друг друга, а одно время даже хлебали из одного корыта, на котором были выгравированы три большие буквы: «МВД». Уйдя на заслуженный отдых, один из них занялся охранным бизнесом, другой возглавил кредитную организацию, целью которой была помощь работникам милиции в обзаведении собственным жильем. Речь, разумеется, шла о юридической цели, поскольку о том, что де-факто подобные фонды устраивают только для того, чтобы отмывать деньги, в наше время знают даже воспитанники детских садов. Можно было только догадываться, сколько денег прошло через загребущие руки Цесаренко.
Ночью меня так и не потревожили. «Странные у меня враги, думал я, разминая затекшие от лежания в необычной кровати ноги. Вроде и настроены решительно, всех подряд валят, а явиться сюда и пожелать мне спокойной ночи отчего-то не захотели». Или Анна ничего им не сказала? В это я не верил. Ведь тогда бы они ее били, пытали, а следов насилия на теле девушки я не заметил. Не считая,
конечно, пулевого отверстия.
Размышляя над необычным поведением противника, я вспомнил роман Ремарка «Черный обелиск», который мне давала почитать медсестра. Там главный герой, служащий погребальной конторы, развлекает себя тем, что сочиняет для своих недоброжелателей, еще живых, эпитафии на памятники. Для особо злостного недруга он набросал примерно следующие строки: здесь покоится прах унтер-офицера такого-то, который скончался в тяжких муках после длительной болезни, предварительно похоронив всех своих родных и близких.
Может, я так сильно наступил кому-то на яйца, что убивать меня просто, без затей казалось нелепостью, вот и старались создать вокруг меня ад, оставляя живым до поры до времени. Такое объяснение было бы логичным, если бы не событие в парке психбольницы, когда меня хотели подстрелить вместе с Сёджем.