Тени уже сильно удлинились, когда чиновник и песочного цвета кошка пропутешествовали по главной улице обратно к дому Хетефры. Как обычно, в деревне стоял оглушительный шум, но даже сквозь него Семеркет услышал жалобные звуки арфы. Пойдя в сторону, откуда раздавалась музыка, он с удивлением увидел, что это Ханро пощипывает струны инструмента. Он сидела в передней комнате спиной к нему, примостившись на подушках, и гость рискнул сделать к двери несколько шагов, чтобы послушать.
С болезненно застучавшим сердцем он узнал любимую мелодию Найи, старую песню из Фаюма огромного оазиса в центре страны. Ханро начала петь:
Я и не подумала, что кто-то слушает, сказала Ханро.
Я подслушивал, признался Семеркет, торопливо вытерев слезы. Прости. Я должен был подать голос. Он сделал еще шаг назад. Ты
очень хорошо играешь.
Да здесь почти нечем больше заняться, кроме как всю жизнь бренчать, она потянулась и взяла на струнах томный аккорд. У меня нет профессии, как почти у всех здешних женщин.
Наверняка твое время занимает семья
Семеркет показал на дом позади Ханро. Его жест подразумевал, каких огромных хлопот все это требует.
Женщина покачала головой.
Только мой младший, Рами, еще живет дома, да и он большинство ночей проводит где-нибудь со своей девушкой. Ему уже почти пятнадцать, он скоро женится и заведет свою семью. А что касается мужа Он тоже уходит ночами.
Семеркет приподнял бровь.
Куда?
Это чиновный допрос? глаза Ханро остались непроницаемыми, но она рассмеялась. На другую сторону реки, в Восточный Город. Вероятно, он убьет меня за то, что я вам об этом рассказала, но мне все равно.
Она отвела взгляд.
А я думал, всем здешним жителям запрещено покидать этот берег реки.
О, они с Панебом все время туда отправляются по своим «служебным делам». Каждые несколько недель Ханро помолчала, вздохнув. Ну, а я остаюсь тут и упражняюсь в игре на арфе.
Она снова начала лениво наигрывать песню, напевая припев:
Водяные колеса плачут ко мне
Спой что-нибудь другое, резко сказал Семеркет.
Почему? невинно спросила она. Пальцы ее продолжали перебирать струны. Потом, удивленная до глубины души, женщина бессердечно засмеялась. Надо же, вы плачете!
Нет.
Да!
Она снова безжалостно рассмеялась.
Я вижу слезы на ваших ресницах. Представляете, твердый человек министра тронут до слез моим пением.
Это была любимая песня моей жены.
Ханро перестала небрежно пощипывать несуществующее пятно на своем схенти.
Вы женаты?
Больше нет.
Легкая, но жестокая улыбка заиграла в уголках ее губ.
Значит, она умерла?
Мы развелись.
А, вздохнула Ханро, как будто эти слова все объясняли. Так вы ее били.
Нет.
Тогда, полагаю, спали с другими женщинами.
Нет!
Значит, она была дурой.
Она хотела иметь детей.
Это заставило ее на мгновение призадуматься.
А вы не смогли?
Он покачал головой.
Поверьте мне, проговорила Ханро, некоторые женщины могут счесть это одной из самых привлекательных ваших сторон.
Он снова взялась за арфу. Ее жестокие пальцы снова заиграли мелодию про мельничные колеса, и она вновь дерзко запела:
Как вы думаете, что означают эти слова? Мне они кажутся глупыми.
Это песня из Фаюма.
Я слышала, что он весь покрыт зеленью, вздохнула Ханро. Как бы мне хотелось посмотреть на подобное чудо.
Огромные колеса разносят воду далеко вглубь оазиса. Весь день напролет они поскрипывают и стонут. Некоторые думают, что этот звук похож на плач женщины по своему возлюбленному.
Но если там так много воды, как же может разгореться костер? Это глупо.
Она снова проиграла припев.
Семеркет внезапно вырвал у нее арфу и швырнул на подушки, инструмент упал с немелодичным звоном.
Некоторые костры никогда не гаснут, грубо сказал Семеркет и навис над женщиной, тяжело дыша.
Медленно откинувшись на подушках, Ханро уставилась в его черные глаза.
Никогда? переспросила она.
Потом засмеялась и снова подобрала арфу.
В спальне чиновник нашел сундук, спрятанный под одеялом, на котором лежала Сукис. Попросив убраться слегка обиженную кошку, он отнес сундук в гостиную и поднес к лучу света, падающему из высокого окна. На крышке черные вороны из агата летели через виноградные лозы, хватая кисти из ляпис-лазури. Оборванные виноградные листья, выполненные из грушевого дерева, лежали на земле, а под ними мыши и жуки-скарабеи дрались за оброненные воронами виноградины.
Семеркет затаил дыхание, пробежав пальцами по инкрустированному дереву и камням. Чем больше он смотрел на сундук, тем больше проникался благоговением не только потому, что вещь переливалась всеми цветами и была превосходно сработана. Лишь взгляд художника мог ухватить такую сцену!