Иван клал деньги в карман и шел на рабочее место.
В последнюю получку он отсчитал Пуху две тысячи долг за драку и погром.
Если б в рабочий день Иван подрался это одно работа, а то ж в выходной, да и еще за девку шалопутную, Кристинку.
Пух не оскорбился за драку, но деньги за побитую посуду взял. Пуху вообще нравилось быть добрым: девчонкампроституткам оставлял тридцать процентов с клиента и домой отпускал на праздники. Ивану он подмаргивал, когда отсчитывал премиальные; говорил загадками, что «хороший солдат это на всю жизнь» и «это первый раз страшно бывает».
Иван мрачнел на такие разговоры.
Стал он выпивать. Сядет в углу подальше от глаз: рюмку, сигарету одну за другой.
Первые дни, как устроился, места себе не находил.
Случайно закружилась Кристинка вокруг него: ножонки, грудкивишенки. Иван со стула смахнул садись малая. Шампанского подружке заказал. Кристинка, шампанское в розовый ротик льет, хохочет. Музыка на всю округу гудит шалман на Вишневой балке. Подпили гости, один Кристинку по заду хлопнул. А как не хлопнуть? Ее же, гулящую, сразу видно. Иван обиделся, что его подружку щупают и в драку. Пух отчитал его: за всякую б ввязываться, не хватит его. Гулящих, их вон, только свистни набегут. Денюшкой потряси как мишки цирковые станцуют, потешат состоятельного мужчину. Ему, Ивану, как своему, конечно, скидка с услуг. Но он, Иван, парень со специальностью, да еще с какой. Такие специалисты всегда в цене, если конечно, заказчик найдется. Подмаргивал при этом Пух многозначительно. Иван на эти ужимки сначала не обращал внимания, но с каждым разом намеки становились все навязчивей: вместо пятисот рублей Пух стал прибавлять по тысяче. Когда он напрямую спросил, не разучился ли тот стрелять, Иван решил, что пора менять работу. Откуда Пух узнал о его прошлых делах, не имело значения, но Иван, будто снова попал в девяносто пятый, когда кинуло его в самое пекло: и не пошевелиться, не вырваться было. Его затягивало с бешеной силой в новый водоворот: война не отпускала, и оттого страшно стало Ивану. Когда уехал Иван из дома в город, мир вокруг, будто туманом окутало. Километры столбовые, вишниабрикосы в белом цвету. Мать у крыльца. Шурочка. Ленчик Ленчик колотил ручонками: «Чужой, чужой, чужой!» «Значит, я, правда с катушек съехал. Но я ж не сам, первый раз когда попал. Лучше бы, как Петьку Калюжного, на повал бы. Это вообще красота для нашего брата и вечный покой, и вечная слава. Но почему ято, почему не Пух или какая другая сволочь? Может, кто выбирает нас там тех, которые поглупей? А жирных, сытых не берут». Иван решил, что им, которые поглупее, на роду написано. Чего тогда противиться, чего с судьбой спорить? Но с Пухом решил не связываться и ждал момента, случая, чтобы уйти. Все не получалось. Сомнения разрешились к осени. Захаживали в «Карусель» деловые. Пух тогда выбегал из конторки и менялся весь на глазах куда вся вальяжность девалась. Орал на поваров: «Шевелись!» Кружится карусель, кружится Официантки мордахи подмазывают: губки красненьким, щечки припудрить, да чтоб блузки кружевные на про
вет. Тащат подносы для деловых. Тошно Ивану смотреть. Однажды его позвали. В конторке диванчик и кресло. На диване Пух елозит. В кресле деловой. Весь в голде с шеи до пальцеврастопырок; после принятого с дороги развалился как дома. Двое быков за спиной. С тобой серьезные уважаемые люди хотят пообщаться, говорит Пух. Присаживайся. Выпьешь? На работе. Деловой под блатного косит, распальцевался и на Ивана захрипел: Внатури, братан, отвечаешь за базар. Правильно сказал. Дело к тебе. Ты говорят, стрелять умеешь? На этом месте Иван и затосковал понастоящему. Сначала подумал про Батова и вспомнил его слова про то, что не получится из него снайпер,
на Дону в сентябре, просторно душе бродяжьей.
Хочешь, на берегу сиди и камушки бросай, пойдут по мути круги; волна мелкая рябь бежит по воде. Можно еще на теплоходы глазеть. Много всего ходит по Дону: проплывают мимо архангельские лесовозы, ракетки с пассажирами шмыгают, буксирчики покачиваются у причала.
Иван выбрал скамейку ближе к воде. Каштаны над головой. Легко у Ивана на душе, жмурится на Дон. Гдето слева большой порт. Дрожит воздух. За дымкой, будто широкой акварелью прописанные, громоздятся у пирсов белые красавцы лайнеры.
В поезде, пока ехал, приснился Ивану брат Жорка.
На груди у брата серебряный «Крест». А грудь красным залита. «Извини, говорит Жорка, не прибрано у меня. Тут везде запросто. И твои тут рядом». «Кто мои?» удивился Иван. И видит ангелов. Ангелы разные, ребенок один. Все в черном. У мальчишки дырка в виске. «Брат, чего же они в черном, если они ангелы?» спрашивает Иван, а Жорка отвечает: «А это их ангелы. Тут же все одинаковые. Они за своего бога умерли. Теперь они тут вместе с остальными, которые за нашего бога правильно умерли. Но эти, что неправильно твои. Считай их, брат, считай, не пропусти ни одного, а то им горько станет, заплачут они, что ты их бросил, забываешь. А сосчитаешь всех, ни одного не пропустишь, тогда» «Что тогда, брат?» Но не слышит Жорка, уходит, будто позвали его. Стал считать Иван: «Первый, второй, третий» Мальчишка вдруг подлетел прямо к нему и говорит: «А мне не больно было, и им не больно. Ты хорошо стреляешь. Но снайпер из тебя не получится получится»