Лекарю показывали?
Не велено-с
Меня такое зло взяло:
А сам что? Головы на плечах нет?
Мужчина опустил эту самую голову. Не молодой уже, в отцы мне годится, а то и в деды. Стало стыдно
Совсем вам человеческое чуждо, пробормотала. Идёмте! Павел Кирсаныч, осмотрите её.
Как прикажете-с, не стал отпираться доктор. Ещё бы, сказал бы он что против, лёг бы рядом с барином! Знаю я этих высокородных, дворяне им люди, а об остальных и думать не надо.
Шли мы долго, всё больше вниз, пока Мирон Олегович не открыл перед нами одну из дверей.
В тёмной сырой комнате не жгли свечей. Свет от нашей лампадки так символично, будто ниспосланный Господом залил комнату, освещая сгорбленную женщину, сидящую на постели. Она была не молода, и я удивилась: это причина бариновой «хвори»?
Покуда глаза привыкали, я разглядела и остальное пространство. На кровати женщина была не одна, она дремала над накрытым покрывалом телом.
Как разительны были отличия! Холёный барин виновник, укутанный шелками, умытый, со сложенными на груди пухлыми руками, словно бы спал, а не умирал в опочивальне, убранством походящей на лучшие французские дворцы. И жертва в сыром подвале, на грубой постели, накрытая грубым же сукном, лежит на животе с раскинутыми в сторону тощими руками, будто распятая.
В комнате таких постелей было ещё пять все плотно друг к другу, к стенам, между ними едва ли можно протиснуться.
Окон нет.
Стойкий запах плесени мутил разум, на кроватях зашевелились, и стали очевидны силуэты детский, мужской, женские. Это не общеслужебная комната семейная.
Мирон? прохрипела проснувшаяся женщина. Рука её первым же делом не подвластная ей, выученная потянулась к лежащей, смерила температуру. Совсем ей плохо.
Я, Люба. Барыня доктора привела
Молчание, и я вдруг с ужасом осознала это не просто чьё-то семейство, это семейство управляющего в полном сборе. Жена, Любовь Аристарховна, три дочери, имён которых не помню, сыновья Олег и, второй, совсем ребёнок.
Стало тошно.
Что же это за люди, что и на пороге смерти у барина не возьмут? Вон, два пролёта наверх шелка, свечи, дрова всех видов, одеяла, расточительные яства, на худой конец столовое серебро: бери и продавай, лишь бы жизнь свою лучше сделать. Управляющий ведь, никто и не подумает, никто и следить не будет! Что же это за сознание такое у человека? Рабское ли или столь набожное? Но и Господь не накажет, если украл ты вынужденно, Он лучше знает, Он видит, что на душе.
Блаходетельниц-ца! слабое восклицание. Любовь Аристарховна вдруг бросилась мне в ноги.
Барыня не велели, схватил её супруг. В ноги запрещают-с
Да как же! не слышала она, упорно стремясь на пол.
Я молча её подхватила, обняла.
Простите, проговорила сдавленно. Мирон Олегович, несите свечи. Батюшка оставил кадило, тоже сюда несите барину уже ни к чему. Господи-Боже Как скверно ваше положение
В голове роились мысли: если жертва дочь управляющего, как допустил он наказание? Если барин слёг, неужто успел приказ отдать? А кто исполнил? Разве те, что живут тут, не семья друг другу? Барин не в себе, так важно ли исполнить его приказание? Кого они боятся ослушаться? Или же так запуганы, что и мёртвых хозяев будут бояться?
Неси, я сказала! рявкнула. Павел Кирсаныч, осмотрите несчастную, чего же стоите? Господи-Боже
Тошнота подступила к горлу. Любовь Аристарховна, будто без чувств, повисла у меня на руках. Кто-то поддержал её, помогая, увёл к постели. Олег.
Свечей уже было довольно, нос щекотал запах ладана, Павел Кирсаныч обмазывал спину девицы чем-то блестящим, жирным, а я сидела на маленьком сундуке в углу, откинувший на ледяную стену, словно бы и не тут вовсе где-то в бреду,
удушенная лихорадкой и стыдом за своё положение.
Он ведь взял её силой. Почему же её секли? спросила тихл.
Приказали-с
Расскажи всё, потребовала. Мирон Олегович словно бы и не услышал вопроса, но его сын стесняться не стал.
Батенька собирался сослать Лиду, замуж выдать, барин не дозволил мы же, как скот, нас случают только по выгоде, приказанию. Мы давно знали, что он себе её присмотрел охоч до молодых, Лидка не первая, я поморщилась. «Роковой убивице» едва ли пятнадцать.
Кто сёк?
Палач по прямому бариновому указанию. Он поначалу в себе был, скорее злоба добила, чем Лида.
Олег! прикрикнул на него управляющий.
Пусть говорит правду!
Он в своих гимназиях набрался инакомыслия теперь напраслину возводит
Не ври хоть себе, Мирон Олегович. Напраслину здесь только на дочь твою навели
Барин нас сослал в соседний уезд, обоих мы и не подумали тогда-то всё и случилось
Не раз я слышала страшные истории про охочих до баб господ, как десятками сотнями! они портят девиц, берут, кого хотят, случают, как хотят, и разлучают также как хотят. И нет в этом по закону «насилия», барин берёт, что его, разве что за ребёнка могут вступиться, мол, не по-божески, но во всяком другом случае пускай портит И подсудно против такого положения идти.
Ещё Радищев оправдывал крестьян, что убили хозяев своих, писал об в «Путешествии», за что и был сослан в Сибирь. Пытался сын одного помещика снасильничать крепостную девицу прямо накануне её свадьбы, за что был яростно зарублен женихом и поделом, всякий будет женщину свою защищать, такова природа мужчины, и разве что мёртвый сущностью своей, естеством, так не поступил бы. Суд тогда постановил всех «бунтовщиков» казнить, и не оправдали несчастных обстоятельства.