Внизу тем временем Алина Аркадьевна заметила долгое отсутствие дочери и Подушкина и в предчувствии неладного окликнула Степаниду:
Стеша, поди позови Веру и Подушкина.
Я схожу, вдруг резко сказал Ларионов и, не дожидаясь позволения, стал подниматься по лестнице.
Алина Аркадьевна нутром чувствовала приближение новой драмы. Она сетовала на то, что Архип привел с собой Шуру, но в то же время понимала, что не могла уберечь детей от взросления. Ей вспомнилось, как она сама была в юности влюблена в знакомца семьи, старше ее на три года, и как сгорала от ревности, когда он оказывал внимание другим девицам, и как плакала и делала глупости и даже хотела спрыгнуть с крыши, но крыша оказалась горячей и она передумала, а потом забыла о своем намерении.
Ларионов взбежал по лестнице и, услышав возню на чердаке, быстро поднялся туда. Войдя в чердачную комнату, он увидел Подушкина, прижавшего лицо Веры к своим губам и лобызавшего ее. Очки его перекосились, локти были неуклюже расставлены в стороны.
Верочка, я люблю вас, бормотал он.
Пусти, дурак! крикнула Вера и оттолкнула его.
Подушкин, сам не свой, пытался найти выход с чердака и наткнулся на Ларионова, который даже не смотрел на него, а смотрел на Веру, утиравшую лицо, с размазанными черными усами, возбужденную и встревоженную.
Не смотрите на меня! Не смейте! Не смейте! закричала она и бросилась вниз в свою комнату.
Там она рыдала на кровати от обиды и омерзения, от любви, раздиравшей ей сердце, а главное, оттого, что совершила мерзость по отношению к Подушкину: использовала его для того, чтобы отомстить и унять свою ревность. Кроме гадости и горечи она ничего не чувствовала.
Гадость, грязь, грязь, шептала она и заливалась слезами.
Ларионов спустился вниз и сообщил Алине Аркадьевне, что Вера пошла переодеться.
А что с Подушкиным? Он выбежал прочь как ошпаренный. Размахивал руками, что-то бормотал, обратилась она к Ларионову, на котором не было лица.
Я только знаю, что с Верой все в порядке, сказал он и, выпив залпом стакан водки, вышел на воздух.
Вера проплакала, как ей казалось, весь вечер. На самом деле прошло полчаса. Стеша постучалась в дверь, вошла и села подле Веры. Она доложила Вере, что женщины пошли в лес к теннисной площадке, а мужчины занялись дровами
и что мать приказала ей идти играть в теннис с Машей, Кирой и Надей.
А он? тихо спросила Вера.
Колет дрова, засмеялась Степанида. Сейчас наколет на год! Вера, я хоть и неученая, но скажу тебе, что ты дуришь. Умой личико и беги к нему. Он чернее тучи. Еще ужин не начался, а он уже два стакана хлопнул.
Вера шутя оттолкнула Степаниду.
Не твоего ума дело, ступай, сказала она, внезапно улыбаясь.
Глава 7
Она побродила по дому, зашла в кухню и, немного поболтав со Степанидой, вернулась в анфиладу, где в конце стояло большое зеркало в человеческий рост. Вера остановилась и рассматривала себя. Волосы ее, коротко остриженные до линии подбородка, были с одной стороны заколоты невидимкой, на лбу проступала подростковая сыпь; бледно-серое, с белым воротничком, льняное скромное платьице облегало ее полноватую, приземистую фигуру и подчеркивало только наметившуюся грудь; ноги казались короткими из-за нелепых белых носков. Она вспомнила пышную, роскошную грудь Шурочки и пожала плечами. Ей было невдомек, что именно такою она нравилась Ларионову, и не из-за груди или ног своих, а из-за своей натуры, которой не было у Шурочки. Она не понимала, что чистота ее помыслов и невинность души притягивали его, что десятки Шурочек уже побывали в его объятиях и он не нашел в них того, что нашел в ней, Вере.
Она вдруг увидела отражение Ларионова позади в другом конце анфилады. Он стоял, утираясь полотенцем, и разглядывал ее, а потом направился к ней.
Что вы смотрите? спросила она грубо, повернувшись к нему.
Ларионов улыбнулся.
Я любовался вами, Верочка, как и сегодня, когда вы танцевали, сказал он так, словно и не было этой неприятной сцены на чердаке.
Я думала, вы любовались Шурочкой в кухне! не смогла удержаться она и тут же сникла от досады на свою глупость.
Ларионов сделал к ней шаг, и Вере показалось, он хотел заключить ее в объятия. Она отшатнулась и неожиданно для себя залепила ему пощечину с такой силой, что ладонь ее загудела.
Ларионов, тяжело дыша, взял ее за запястье.
Зачем же так, Верочка? сказал он тихо. Мне нет до нее дела.
Вера выдернула руку, не в силах совладать с яростью.
Вы, вы знаете, вы кто?! Она задыхалась. Вы страшный человек! Предатель!
Она выбежала из дома и направилась через лес к теннисной площадке, с ужасом вспоминая пощечину. Как она могла так вести себя? Как могла его ударить? Он ей был ближе всех в этом мире! «Все кончено теперь! Он возненавидит меня и правильно сделает, думала она. Как можно любить такую дурочку!» Вера сжала гудевшую все еще руку.
Солнце медленно, лениво шло на запад. Лес остывал от жаркого дня и начал благоухать влажным ароматом. Стволы сосен сияли, как янтарь, сквозь вуаль паутин и частиц, витающих медленно в замирающем нежном свете вечера. Красота природы, любимой Верой природы русской земли, постепенно успокаивала ее кровь. Как могла она в этой красоте стать такой гадкой, склочной, низкой, что опустилась до ревности: залепила затрещину Ларионову, оскорбила Подушкина, расстроила всех. Она представила, как тяжело было Ларионову в эти дни. И вместо поддержки она всячески мучила его. Какое ребячество И все же пусть! Ревность все еще душила ее и распаляла мысли. Она чувствовала боль в самом центре груди, такую сильную и пульсирующую, что ей хотелось то кричать, то бежать, то бессильно плакать