Вера ринулась в столовую, где все уже шумно беседовали, звенели приборами и бокалами, и никого без внимания не оставляла Алина Аркадьевна. Как только замечала она, что Надя притихала, тотчас обращалась к ней, затем расспрашивала Подушкина о Ташкенте, звала Степаниду подать добавки и успевала ответить на любой вопрос; все что-то спрашивали у Ларионова, тот отвечал спокойно и сдержанно, много не говорил и ничего не ел. Вера сразу заметила его напряжение и была удивлена, что никто больше этого не видел.
Она тут же бросилась к нему и протянула томик Тютчева.
Григорий Александрович, это вам. Только обязательно откройте и прочтите подпись и непременно прочитайте потом все стихи это чудо! Я обожаю вот это:
и я. Отчего? И отчего мне так душно, словно тяжело дышать. Какой он странный, этот Ларионов».
Алина, спой нам, голубушка, попросил Дмитрий Анатольевич. Григорий Александрович еще не слышал, как ты поешь. А она у меня артистка и чудесно поет.
Правда, мама! Спой, только как я люблю! И про рябинку! зазвенел голосок Веры.
Это значит тихо, засмеялась Алина Аркадьевна. Кирочка, аккомпанируй мне, душенька.
Кира покорно встала из-за стола и прошла за рояль. Ее ровная красивая спина и длинная шея выстроились в одну линию. Она плавно и осторожно приподняла кисти рук и опустила на клавиши так же элегантно, как она делала все. Зазвучала музыка, и Алина Аркадьевна расположилась у инструмента, устремив взгляд вдаль, поверх публики, как она это делала на сцене.
Он поднял глаза на Веру, и она в тот момент тоже посмотрела на него. Не Кира, а Вера с ее некрасивым, грубоватым лицом, опущенными плечами и растрепанными волосами жила сейчас этими музыкой и словами Сурикова, в которых она слышала свое, словно разговаривала со своей судьбой на ей только понятном языке чувств. И он, Ларионов, с удивлением для себя подумал, что именно ее, Веру, он понимает сейчас. Он не знал ее мыслей, но чувствовал ее настроение. Это были знакомые ему, сколько он себя помнил, одиночество и метание души. И хотя Ларионов осознавал, что Вера была неопытной девочкой, с которой ничего еще дурного в жизни и не успело приключиться, он словно видел опытность ее души, гораздо большую, чем у него, Киры, Алины Аркадьевны и у всех, кого он когда-либо знал. Он видел, что она не столько понимала этот мир умом, сколько чувствовала его.
Вера незаметно вышла на балкон. Алина Аркадьевна закончила петь, и все аплодировали и просили ее спеть еще. И она пела все громче и громче, забывая о том, что она не в зале филармонии, а в своей квартире на Сретенском.
Ларионов неожиданно для себя тоже направился на балкон, где стояла Вера, щурясь от света. Ларионов закурил и облокотился на перила балюстрады. Водка и необычность ситуации затуманили его разум; он чувствовал, что теряет контроль и начинает делать просто то, чего желает.
Что же вы, Верочка, не дослушали мать? спросил он мягко.
Вера посмотрела на него лукаво.
Так дурно говорить, но мама неправильно поет эту песню. Она поет ее голосом, а надо сердцем.
Может, вы сами напоете, как правильно, попросил Ларионов немного нагловато, придерживаясь привычного тона общения с женщинами.
Вера вдруг стала серьезной.
Не сейчас.
А когда же? спросил он улыбаясь.
Однажды, в свое время, но не сейчас, сказала она тихо, но решительно.
Это оставляет мне надежду на то, что я когда-нибудь снова встречусь с вашей семьей, сказал Ларионов учтиво, но при этом чувствуя, как сердце почему-то толкнулось в груди.
Когда вам уезжать?
В понедельник.
Так скоро? выпалила Вера и смутилась.
Меня направляют обратно в Туркестан. Я сам попросил ускорить. Да и ранение было пустяковым.
Тогда не спешите от нас. Оставайтесь с нами до отъезда. Вам будет нескучно. Вам скучно?
Ларионов не знал, что сказать или, скорее, как сказать, что ему не было скучно, а очень хорошо, что ему все непривычно, но не хочется уходить от них, что все было бы по-другому, если бы ее, Веры, тут не было.
Значит, скучно, выдохнула она.
Почему же?
Вы молчите. Так хорошо вам, Григорий Александрович? Хорошо? Вера заглядывала ему в глаза, и Ларионов знал, что она и сама не подозревала, какой сильный был этот проникающий взгляд, полный интереса ко всему, на что она его обращала.
Хорошо, сказал он коротко.
Вера заулыбалась и побежала в комнату.
Папа! А Григорий Александрович уезжает в понедельник!
Ларионов почувствовал, как у него застучало сердце, а он уже стал забывать о его существовании. Ларионов видел, что не может говорить с Верой так, как он это обычно делал, в силу ее собственной необычности, и это стало ему нравиться. Последний раз его сердце колотилось так сильно, когда он впервые увидел бой и как люди, с которыми он жил рядом, умирали, разорванные уродливо снарядами, с воткнутыми в шеи и грудь штыками.
Так это замечательно! послышался радостный голос Дмитрия Анатольевича.
Григорий Александрович, дорогой, идите к нам, позвал он.