Вера и Алеша, смеясь, забежали в комнату. Вера положила томик Тютчева на стол и задумалась.
Послушай, Алеша, сказала она тихо. Скажи мне про твоего Ларионова. Кто он?
Вера, он комбриг и
Нет, ты скажи, он добрый? Если он добрый, я смогу его полюбить.
Алеша подошел к Вере и взял ее за руки.
Какая же ты милая и умная, моя Вера. А Ларионов отличный. Я же видел его глаза. Он храбрый и хороший. Наш человек, Вера, вот что я тебе скажу!
Вера запрыгнула на диван с ногами.
Как отлично!
Только не приставай к нему и не пугай Женьку. Он краснеет от твоих насмешек.
Вера зарылась в подушки и засмеялась.
Женька такой славный, Алеша, ты же знаешь, что я люблю его. Он милый, хороший друг. Только потешный!
Верочка, ты еще будешь гордиться мной и Женькой. Из него выйдет настоящий врач! Папа его научит. Нашей молодой стране нужны хорошие врачи!
Вера спрыгнула с дивана.
Иди уже, Алешка, мне надо переодеться! Глупо, а надо, чтобы мама не расстраивалась. А вот мыться некогда
Стеша! послышалось из-за двери. Поди скорее открывай, в дверь звонят, или ты опять шоколад ешь?! Боже мой! Где моя «Анна на шее»? Я забыла надеть кулон, который мне подарил Дмитрий Анатольевич. Он должен быть непременно к этому платью. Стеша! Быстрее! Да нет, кулон же сначала. Алеша, ты открой, я не могу носить это платье без кулона Митя, Леонид Самойлович, Кира, Надя, уже гости пришли, где же все?.. Вера-то, Вера, помылась? Переоделась?.. Кто-нибудь мне застегнет кулон?!
Дверь отворили, и Подушкин с букетом и коробкой шоколада для Алины Аркадьевны стремительно
Ларионов протянул Вере мороженое и снял фуражку. Из столовой уже слышался настойчивый зов матери, и Вера кивнула в сторону банкета.
Что же вы стоите? Мы вас очень ждали.
Как странно тогда почувствовал себя Ларионов. Его никогда и никто нигде не ждал. А эти незнакомые люди оказывали ему прием, как почетному гостю, ласкали и поощряли. Он засунул руку в карман галифе, нащупал коробочку с брошью для Веры и сжал ее, сам не зная, что делать, и не понимая своих сомнений. «Надо было Подушкину все же отдать», подумал он с неожиданной досадой.
Ларионова посадили рядом с Кирой и Краснопольским слева и Алешей справа; напротив сидели Подушкин, Вера и Настя, а во главе стола по обе его стороны хозяйка и хозяин. Место было и для Степаниды, но она не хотела пока присоединяться, а ухаживала за гостями, при этом постепенно переместив коробку с шоколадом со стола на буфет, а потом и на кухню.
Вы так галантны, Григорий Александрович! восхищалась Алина Аркадьевна. Подумали и о цветах для меня и Кирочки, да каких роскошных, и Надю увидали и тут же за мороженным, и шоколад Ах, Стеша, ну плутовка! Вот настоящий русский офицер.
Советский, прошу заметить, сказал, пережевывая пищу, Краснопольский и послал через Киру Ларионову дежурную улыбку.
Ларионов не знал, что подобало теперь делать и говорить, немного замешкался и блуждал взглядом по столу. Но тут он увидел Веру. Глаза ее были опущены, и она о чем-то усердно думала. Ему казалось, что она сейчас заплачет: так странно подрагивали ее ноздри и набухали по-детски губы. Ларионов ощутил, что у него выступила испарина, то ли оттого, что в гимнастерке было жарко, то ли от чего-то еще. Но он вытащил поспешно коробочку с брошью для Веры и, привстав, протянул ей.
Вера, а это вам от нас с Женей Подушкиным
Вера вздрогнула и вскинула на него взгляд, снова полный вопросов; быстро взяла коробочку и тут же открыла ее.
Боже! Верочка, что там за прелесть? прощебетала Алина Аркадьевна.
Верочка, покажи нам, дочка, улыбался отец семейства. Вы прямо волшебник!
Но Вера вдруг выскочила из-за стола и исчезла за дверью. Ларионов не знал, что уже было и думать, а Подушкин горел, как примус, когда Вера вдруг, сияющая и румяная, со светящимися глазами, вошла, прижимая руку к левому плечу. Она отняла ладонь от груди, и все увидели приколотую брошь веточку с разноцветной глазурью.
Маленькие цветочки, мама! произнесла она дрожащим от счастья тихим голосом. Папа, ведь это же самое красивое на свете, что я видела!
Вера посмотрела на Ларионова, который не мог перевести дух от волны чувств, шедших в его сторону от этой девочки, словно оцепенев от неожиданности и силы ее порыва и натуры, и смотрел на нее напряженно и испытующе. Счастье в ее лучистых глазах сияло мягким светом не было уже той насмешливой и колючей Веры. Была другая Вера теплая и сверкающая от внимания, которого, она думала, ей не будет сегодня. Столько благодарности, как в тот день в глазах Веры, Ларионов больше никогда не видел во взгляде ни одного человека. Это была искренняя, нежная благодарность и женщины, и ребенка, находившегося в состоянии абсолютной благости, которое знают только дети и блаженные.
Вера вдруг снова стремительно исчезла за дверями. Ларионов ощущал неизведанное дотоле смущение от проявления чувств Веры. Многолетняя служба и война ожесточили его, и Ларионов сам не заметил, как чувства его стали притупляться и как он отвык от сложных душевных переживаний, теряясь теперь от их внезапного появления.
Вера влетела в свою комнату и схватила томик Тютчева. Она собралась уже бежать и дарить его Ларионову, но решила все же подписать. Корявым, небрежным почерком импульсивного и быстрого по натуре человека она нацарапала фонтен-плюмом: «Дорогому Григорию Александровичу на память о московских каникулах» и забыла подписать, от кого. Ведь это и так было понятно, словно уже было написано до нее, в его душе.