И я вновь совершил ошибку не первую и не последнюю. Я никому ничего не сказал, посчитав это личным делом между нами двумя, и никем более. Хотя, конечно же, обязан был доложить, если не начальству, то хотя бы тому же Маклину; дежуря посменно, мы наверняка подкараулили бы тварёныша. Но я не был уверен в том, какому долгу из двух предпочтёт следовать мой коллега и не хотел рисковать, выясняя это, а потому промолчал. Решил, что и сам справлюсь.
И снова ошибся.
Следующие две недели я приходил туда каждую ночь но тварёныш ни разу не дал мне ни единого шанса. Он был дьявольски осторожен, всегда где-то рядом, но вне досягаемости, лишь обозначая присутствие, но не показываясь на глаза. Чувствовал он что или просто издевался? Не знаю. Но так продолжалось четырнадцать ночей до той, последней, когда я увидел у подворотни припаркованный паромобиль без опознавательных знаков.
Шофёр кого-то ждал и не тушил котёл я слышал слабое тарахтенье движка. Меня почему-то сильно встревожила эта машина, уместная на узкой и загаженной улочке Ист-энда не более, чем денди из высшего общества в низкопробном ирландском пабе. Водитель курил и стучал по мобильному телеграфу я видел огонёк его сигареты и мог даже разобрать обрывки разговора. Я не очень хорошо ловлю телетайпные передачи на слух, но шофёр стучал достаточно медленно. Ничего интересного я не услышал его просили подождать, а он ругался и говорил о тройном тарифе за простой, обычные деловые переговоры. Почему-то мне не хотелось показываться ему на глаза, но машина стояла слишком неудобно, перегородив подворотню. Пока я раздумывал, будет ли достойным человека моего возраста и положения опуститься на четвереньки и таким образом пробраться во двор под брюхом паромобиля, хлопнула дверца и шофёр вышел, намереваясь добавить и без того не слишком чистой улочке ещё немного жидкой грязи. Пока он сопел у стены и возился с застёжками, я бесшумно миновал машину с противоположной стороны и нырнул в тёмную подворотню.
Пройдя под низким арочным сводом, я осмотрелся. Освещения во дворе не было фонарь над аркой оказался разбитым и давно не использовался по назначению, ни одно из окон не светилось: даже если кто из обитателей дома не спал, он предпочитал не тратить газ понапрасну.
Двор освещало лишь слабое ровное зарево уличных фонарей, отражённое лондонской кровлей и не столько рассеивающее мрак, сколько подчёркивающее его.
Пока я разглядывал тёмные провалы окон, замок на двери среднего подъезда щёлкнул, скрипнули петли, и во двор осторожно вышла женщина с ребёнком на руках. Чуть постояла, давая глазам привыкнуть, и двинулась к арке, буквально нащупывая ногами дорогу. Она была без фонаря, да и не смогла бы его удержать: обе её руки были заняты огромным свёртком с младенцем, запелёнатым в ватное одеяло чуть ли не вместе с подушкой, а на левой ещё и висела сумка скорее хозяйственная, чем дамская. Женщина прижимала её левым локтем к боку, правой рукой стараясь поправить завернувшийся край детского одеяльца. Пальцы её при этом чуть подрагивали особенно указательный.
По этому лёгкому тремору правого указательного я её и узнал недавно по долгу службы я наблюдал её роды (вполне успешные и закончившиеся благополучно) и сразу отметил профессиональное заболевание пианистов и морзянщиков, чем немало удивил дежуривших у её палаты секретных агентов. Её вроде бы подозревали в шпионаже или наоборот, хотели заставить за кем-то шпионить, но это меня не касалось, я сразу ушёл, как только принял ребёнка и удостоверился, что с ним всё в порядке. Как же её звали, эту телеграфистку? Кейт, кажется, или как-то похоже, что-то такое, почти германское. Рожая, она и "мамочка" кричала исключительно по-немецки, с отчётливым кёнигсбергским акцентом. Слишком отчётливым, я бы сказал, даже старательным. Быть немецкими шпионками нынче модно. И безопасно. Куда безопаснее, чем Но это, опять-таки, не моё дело.
Я, конечно же, не помню всех, за чьими родами наблюдал, и уж тем более тех, с которыми всё обошлось благополучно, но эти были совсем недавно, ещё и месяца не прошло. Не знаю, что уж там и кому показалось подозрительным в её беременности настолько, что Адмиралтейству потребовался ветеранский надзор, но родила она нормальную здоровую девочку. Живую. Уж настолько-то я не мог перепутать! Отец её ребёнка был живым человеком с горячей кровью, за это я могу ручаться. Не знаю, кто был её мужем если один из наших, то я снимаю шляпу перед его мудростью. Чем плодить монстров, уж лучше отдавать всю свою нежность и душевную теплоту живому ребёнку, пусть даже в нём и нет ни капли твоей крови.
Как бы там ни было, эта женщина была живой, хотя и отчётливо пахла смертью, впрочем, как и всё в этом дворике. И ребёнок её тоже был живым, ворочался и слегка попискивал, словно ему было тесно в большом свёртке. Слишком большом для маленькой девочки, которой нет и месяца
Я шагнул им наперерез раньше, чем успел додумать эту мысль до конца
Эта женщина не знает, с кем связалась и чем рискует, она наполовину безумна, как и любая мать, ею движет лишь инстинкт защиты потомства, голая биохимия, необходимая для успешного выживания вида в целом, но сейчас ставящая под угрозу жизнь и самой телеграфистки, и её маленькой дочери, и всех, кто случайно окажется рядом. Остановить, уберечь, не дать чудовищу пополнить список своих жертв ещё и этими двумя именами. Но сначала чудовище следовало отделить от живого щита. И лучше выгнать на улицу в этом крохотном дворике невозможно стрелять, слишком велика вероятность непредсказуемого рикошета.