свою молодость и солдатскую службу: именно в те годы он познакомился со своей будущей женой.
Он даже собрался рассказать об этом Шустикову: пусть подумает, покрутит мозгами, как жизнь может сложиться. Но промолчал: не время и не место делиться сейчас с Шустиковым своим, глубоко личным. Да и поймет ли так вот сразу.
Товарищ майор, разрешите провести взвод строем? попросил Шустиков.
Проведите, проведите, разрешил Третьяченко с готовностью, в которой чувствовалось желание и самому полюбоваться на приятное зрелище.
Шустиков построил взвод в колонну по три, выровнял солдат и после придирчивого осмотра скомандовал:
Взво-о-од! Ша-а-гом марш!
Вот тут, в строю, был весь Шустиков. Тут была его стихия. И сколько бы кто ни удивлялся, откуда взялось это у парня, но это было так. Взвод шагнул как один человек и пошел, пошел вперед ровно, нога к ноге, головы чуть приподняты, ветерок им навстречу с морозцем, а они шли, красиво шли, ни один не отвернет в сторону, ни один не собьется с шагу.
Шустиков шагал сбоку и звонко прикрикивал:
Выше ногу! Строевого шагу не слышу!
А метров за шестьдесят до того места, где стоял комбат, Шустиков вдруг как-то по-особенному вскинул голову, расправил щеголевато плечи и, вытягивая носки ног и искоса возбужденно поглядывая на солдат, занял место перед. строем. И пошел отбивать: раз-два, раз-два Да как пошел! Мускулы у Третьяченко невольно напряглись, сам подтянулся. Ну молодцы, как идут! А солдаты, приближаясь к комбату, точно позабыли обо всем окружающем, только шаг, только мерное постукивание каблуков на парад, встречать почетных гостей таким маршем не зазорно. Резкий взмах руки, носки ног вытянуты, все как один в едином порыве: раз-два, раз-два
Взвод, равне-е-ние на-лево! пропел Шустиков.
Принял, с удовольствием принял Третьяченко этот неожиданный для него парад. Сам не заметил, как вовлекся в игру, затеянную Шустиковым. И разговор неприятный о личной жизни моментально вылетел из головы. «Мальчишка, что он понимает в настоящей любви!» Майор поднес правую ладонь к виску, сам весь подобрался, встал навытяжку, будто не взвод перед ним, а весь батальон шагает.
«Да, сумятица в голове у этого парня, но дело свое выполняет хорошо. Ничего, когда влюбится по-настоящему, по-другому заговорит».
Когда Шустиков снова подошел к комбату, тот со всей искренностью сказал:
Вижу, держите марку. Спасибо!
Сержант Шустиков вытянулся, радость обозначилась на его обветренном красивом лице. Но в ту же секунду сержант снова принял сдержанный вид. Военному человеку не подобает расплываться от похвал даже в том случае, когда эти похвалы вполне заслуженны, так рассуждал он и старался следовать этому правилу. И то, что он держался именно так, как считал нужным, и не ударил лицом в грязь перед майором, очень нравилось ему.
От Шустикова комбат Третьяченко направился по выскобленной лопатами дорожке, по бокам которой в нагромождениях снега торчали голые макушки деревцов, к казарме первой роты. Выслушав доклад Федотова, он вместе с ним осмотрел комнаты, опытным глазом заглянул во все углы, проверил, как несет службу наряд, и, убедившись, что все безупречно, направился в канцелярию.
В канцелярии он потребовал журнал боевой подготовки роты и некоторое время тщательно изучал его.
Федотов сидел возле стола, рядом, и наблюдал за комбатом.
Несмотря на всю его почтительность, все же ощущалось в поведении Федотова что-то неуловимое, особая манера разговора, которая появляется у людей, хорошо знающих себе цену и при случае готовых всегда доказать начальству, что они не зря занимают должность и носят звание.
Показатели у тебя приличные, отметил Третьяченко. Ну да это дело прошлое. Хочу узнать, как собираешься закрепить достигнутое.
Лучшая оборона наступление! выпалил Федотов.
Ну а если без туману?
Какой туман! Федотов сделал паузу. На днях, а может, даже завтра соберем партгруппу, комсоргов, агитаторов, будем обсуждать новые обязательства.
Новые обязательства, интересно! улыбнулся Третьяченко. Могу я посмотреть?
К сожалению, еще нельзя.
У Третьяченко поползли вверх брови.
Странный разговор, товарищ Федотов, Командир батальона спрашивает обязательства, которые вы наметили, а ему в ответ: нельзя.
Тон комбата был строг.
И Федотов ответил как можно мягче:
Нельзя, потому что они не готовы. Мы пока беседы проводим с людьми. Установка такая: чтобы каждый солдат самостоятельно определил свои обязательства. Исходя из них, будем строить наметки по всей роте.
Так,
понятно. Кто же проводит эти беседы?
Замполит, командиры взводов, сержанты
Ладно. Настроен ты, вижу, весело. Третьяченко вдруг ткнул пальцем в журнал: А тут у тебя пропуск.
Где?
Вон смотри. Третьяченко повернул журнал, показывая страницу.
А Почти месячной давности Парфеновские штучки.
Третьяченко, нахмурясь, рассматривал страницу.
Где сейчас Парфенов?
В боксах К ночным занятиям машины готовим, объяснил Федотов.
Так, ясно, сказал Третьяченко и поднялся из-за стола. Пошли в парк.
Они надели шинели и вышли из канцелярии. Проходя мимо дневального, Федотов на мгновение замедлил шаг, подумав, не послать ли кого-нибудь в парк бегом, в обход обычного пути, чтобы предупредил Парфенова. Но он тут же отбросил эту мысль как негодную. И не то чтобы сам по себе поступок показался ему неприличным для Парфенова он не хотел ничего делать и, хоть знал, если в боксах будет обнаружен непорядок, то достанется в первую очередь ему, Федотову, все же был готов и к этому.