Я злой и голодный. Меня послали вне очереди, заменить его напарника, который недавно слёг. Всего день дали нормально отдохнуть. Потом перед дежурством - сутки голодовки и уединения на пустыре, иначе, говорят, злые духи хатаниш не поверят, разорвут. Эти сутки я спал, благо, давно привык спать в прок, когда нет других дел. Но жрать всё равно охота, не хуже голодных демонов. Ещё сутки. В конце-концов я сдохну здесь.
Лукани беззвучно ругается сквозь зубы, я спокойно мажу себя глиной с ног до головы. Надо, так надо.
Глотнул напоследок из кувшина мутной воды.
- Пошли.
* * *
- Я выхожу замуж, - сказала Элили вчера.
На этот раз она не смотрела в глаза, словно боялась, словно я - тот голодный злой дух. Старательно отводила взгляд. Я молчал.
- Он пастух. Абисарахи, - её голос так старался быть твёрдым. - Мой дядя уже дал согласие. Женщина не может долго жить одна, у меня нет ни братьев, ни отца
- Хорошо, - кивнул я.
Повернулся спиной и ушёл. Мне уже всё равно.
* * *
Ночь. Небо затянуло облаками, так, что круглый бок Сребророгого едва проглядывает и снова исчезает, лишь тускло мерцая. Дождь бы пошёл, так ведь нет, как же, пойдёт он Дожди здесь редкость. Воздух густой и душный.
Я иду вдоль невысокого, где-то по пояс, вала из земли и камней, ритмично бью в свой бубен пугаю духов. Лукани делает тоже самое, чуть в стороне. Так нам и бродить до завтрашнего вечера, пока не сменят. Сутки. Изнуряющая, тупая работа. Как мальчишки, вроде того же Кудды, выдерживают даже не представляю. Я хоть не вижу этих духов и мне плевать. Хожу себе, гремлю А они видят. Их смерть бродит в двух шагах за валом, принюхивается, ждёт. Один неосторожный шаг и хатаниш бросится, последнее время это случается всё чаще.
На валу торчат палки или просто высокие камни, между которыми натянуты нити бубенцов. Здесь, где скальный разлом Ишме-Шмаша выходит к долине - шагов четыреста в ширину, а по середине бежит ручей. Двое стражей на этом берегу, двое на том. Обычно, духи не лезут через вал. Но если такое случается, нужно этим же бубном, хитро притоптывая, отпугнуть, загнать назад. Целый ритуал. Главное в глаза не смотреть. Обычно, это выходит. Если нет, то оставшиеся в живых стражи бьют
Там, за чертой нельзя разговаривать, нельзя делать резких движений, и, уж тем более, нельзя бить духов бубном по морде. Я нарушил закон. Я разозлил духов. Нельзя.
- Скажи! требует он.
Беззвучно рычу проклятья сквозь зубы. Я никогда не стоял на коленях, и даже перед царём не склонял головы. Я не привык Чувствую, как лицо покрывается злыми красными пятнами.
- Я раскаиваюсь.
- Хорошо, - довольно говорит он. Двадцать ударов кнутом, потом три дня поста вместо одного перед, каждым дежурством в течении месяца.
Наверно, на моём лице слишком красноречиво написано всё, что я думаю, поэтому что жрец добавляет:
- Ты можешь просто уйти.
Элили, совсем бледная, стоит рядом. «Пожалуйста, уходи!» - беззвучно шепчет она. Я вижу.
* * *
На пустыре я провалялся три дня. Меня притащили и бросили, оставив рядом кувшин с водой. Если бы я сдох, они были бы только рады. Последним ударом, словно издеваясь, этот гад сломал мне два рёбра. Теперь не вздохнуть. А вечером идти в ущелье.
Кое-как удаётся сесть.
- Исин, - Элили стоит рядом, всё такая же бледная, - почему ты остался?
Улыбаюсь, но как-то криво что тут сказать.
- Я принесла тебе поесть, - она садится рядом, достаёт хрустящую ячменную лепёшку и полголовки мягкого сыра. Мне только сейчас удалось незаметно ускользнуть, прости раньше не получилось.
- Мне ведь не положено сейчас есть, - я заглядываю ей в глаза.
- Никто не узнает.
- А если духи чего-то там учуют?
- Ты в это веришь? удивление звучит в голосе.
- Нет, - говорю честно. Хочется усмехнуться, но болят рёбра. Элили ведь тоже родилась не здесь, это неё законы, хоть и какие-то там её корни из этих земель.
Беру, разламываю лепёшку. Ужасно вкусная, горячая, пахнущая живым огнём.
Элили рядом...
- Иди домой, Исин, - тихо просит она, - ты же хочешь домой. Ведь хочешь? Забудь всё это.
Протягивает руку, осторожно касается моего плеча, и в глазах разом темнеет, становится нечем дышать.
- Там, в Майруше, ты - она кусает губы, - я не виню тебя. Я могу это понять. Это война, и ты солдат. И мой отец был солдатом. Вы оказались по разные стороны, так вышло это Я ведь ненавидела тебя, но больше не могу. Исин
Она всхлипывает.
- Пойдём со мной, - шепчу я, прижимая её к себе, она больше не сопротивляется.
- Я не могу, Исин, я боюсь. Как же тебе объяснить, ведь ты не поймёшь Ведь эти голодные духи в моей крови, я боюсь они пойдут за мной теперь, когда я видела их, и они видели меня - они пойдут
- Пусть идут, - счастливо улыбаюсь я. - Я убью всех твоих духов.
Её волосы пахнут молоком и солнцем.
- Их нельзя убить, - тихо говорит она, - это наши сны. Они живут, пока живём мы.
За её спиной стоит зверь. Да, это всё тот же сон я помню. Зверь подходит, и довольно урча трётся о её ноги, лижет её руку шершавым языком.
Такие сны лучше забыть.
- Они приходят из наших снов, Исин. Они убивают. Здесь они за чертой, в ущелье, а там Я боюсь! Это наше проклятье. Вдруг, они вырвутся и начнут убивать. Вдруг, я не справлюсь.