Быть может, они даже не задумываются над тем, что творят? Они едут невидимой тропой, которую указывает им проводник-туарег.
Следом, в посеревших от пыли мундирах, подавшись вперед и высоко поднимая ноги, точно они перемахивают через канавы, тяжело вышагивают суданские и сенегальские стрелки. Их мерный топот отдается в жесткой земле. За их спиной, заволакивая чистое небо, медленно вздымается облако красной и серой пыли.
Это началось давно. И теперь уж ничего не поделаешь: армия словно бы идет сражаться с призраками.
Но шейх никогда не согласится сдаться, тем более французам. Он предпочтет обречь на гибель всех своих людей до последнего и самому погибнуть вместе с сыновьями, только бы не попасть в плен... Да так и в самом деле будет лучше для него, потому что, поверьте мне, правительство не примет его капитуляции не забудьте про убийство Копполани. Да нет, это фанатик, кровожадный дикарь, его надо истребить вместе со всем его племенем. Берик Аллах, благословенные Аллахом так они себя именуют... Ну чем не Средние века?
Старого лиса предали и покинули все его сторонники. Один за другим они отпали от него, потому что вожди племен чувствовали: христиане неотвратимо наступают и на севере, и на юге, они являются даже с моря, пересекают пустыню, они заняли ворота к ней: Тиндуф, Табельбалу, Вадан, захватили даже священный город Шингетти, где Ма аль-Айнин начал проповедовать свое учение.
Битва при Бу-Денибе, в которой генерал Виньи разгромил шесть тысяч воинов Маули Хибы, была, наверное, последним большим сражением. Сын Ма аль-Айнина бежал в горы, исчез, должно быть, чтобы скрыть свой позор, ведь он стал ляхм, как они говорят, то есть мясо без костей, побежденный. Старый шейх остался в одиночестве, запертый в своей крепости Смаре, не понимая, что победу над ним одержало не оружие, а деньги, деньги банкиров, оплативших солдат султана Маули Хафида и их нарядные мундиры, деньги, которые солдаты-христиане рассчитывают получить в портах, как свою долю таможенной пошлины, деньги за разграбленные земли, за отнятые пальмовые рощи, за леса, отданные тем, кто сумел наложить на них лапу. Но разве старый шейх мог это понять? Разве он знал, что такое Парижско-Нидерландский банк, что такое заем, выпущенный для постройки железных дорог, или Акционерное общество нитратов Гурара-Туат? Разве мог он знать, что, пока он молился и раздавал благословения обитателям пустыни, правительства Франции и Великобритании подписали договор, по которому к первой отошла страна под названием Марокко, а ко второй страна под названием Египет? Разве мог он знать, что, покуда он отдавал свое слово и самое свое дыхание последним свободным людям, людям племен изарген, аросиин, тидрарин, улад-бу-себа, тубальт, регибат-сахель, улад-делим, имраген, покуда он отдавал свои силы людям родного племени, берик Аллах, банковский консорциум, в котором ведущая роль принадлежала Парижско-Нидерландскому банку, предоставил султану Мауле Хафиду заем в шестьдесят два миллиона пятьсот тысяч франков золотом под проценты, и эти пять процентов гарантированы доходом от таможенной пошлины, взимаемой во всех портах побережья, и иноземные солдаты введены в страну для наблюдения за тем, чтобы не менее шестидесяти процентов ежедневных таможенных сборов поступали в банк? Разве он мог знать, что ко времени подписания договора в Альхесирасе, который положил конец священной войне на севере, долг султана Маули Хафида достиг уже двухсот шести миллионов франков золотом и было совершенно очевидно, что ему никогда не расплатиться со своими кредиторами? Но старый шейх ничего об этом не знал, потому что его воины сражались не ради золота, а ради того, чтобы получить благословение, и земля, которую они защищали, не принадлежала ни им, ни кому-то другому, это был просто дар божий открытый их взору вольный простор.
Дикарь, фанатик, который перед сражением говорит своим воинам, что сделает их непобедимыми и бессмертными, и посылает их против ружей и пулеметов с одними копьями да саблями...
Теперь отряд черных стрелков занял всю долину реки Тадла, закрепился в том месте, где брод, а знатные жители касбы Тадла явились к французским офицерам объявить им о своей покорности. В вечернем воздухе поднимается дымок бивачных костров, и штатский наблюдатель, как и на каждой стоянке, любуется медленно открывающимся взору ночным небом. Он снова думает о взгляде Ма аль-Айнина, таинственном, глубоком взгляде, который шейх устремил на Камила Дуля, переодетого турецким купцом, заглянув ему в самую душу. Быть может, шейх уже тогда догадался, что несет с собой его народу этот чужестранец, одетый в рубище, первый осквернитель святынь, который каждый день вел дневниковые записи на страницах своего Корана? Но теперь уже слишком поздно, судьба его должна свершиться. Спасенья нет. С одной стороны море, с другой пустыня. Вокруг народа Смары сжимается кольцо, последние кочевники попали в западню, их обложили со всех сторон. На них наступают голод, жажда; они узнали, что такое страх, болезнь, поражение.
Вообще-то, захоти мы, и от вашего шейха и его оборванцев давно уже осталось бы мокрое место. Пальнуть из семидесятипятимиллиметровки да из нескольких пулеметов по его саманному дворцу, и конец. Да в начале, как видно, решили, что не стоит труда. Лучше, мол, подождать, пока он сам свалится, как червивый плод... Но теперь, после убийства Копполани, это уже не война, это полицейская акция против шайки разбойников, и всё.