Завершающее выступление судьи было восхитительно. Он подробно остановился на каждом пункте, который мог быть истолкован в пользу узника, но из продолжения его речи стало ясно, что доказательства обвинения слишком убедительны, чтобы в них усомниться, и что у суда заранее сложилось четкое мнение, какой вердикт будет оглашен, когда присяжные выйдут из совещательной комнаты. Они отсутствовали около десяти минут, и по их возвращении старшина присяжных объявил: виновен. Прошелестели слабенькие аплодисменты, но тут же было велено их прекратить. Судья приступил к зачитыванию приговора; последний был составлен в выражениях, которых я никогда не забуду и которые я на другой день переписал в записную книжку из отчета, опубликованного в ведущей местной газете. Я вынужден воспроизвести его здесь в сжатом виде, к тому же, как бы ни старался, я все равно смог бы дать лишь слабое представление о торжественной, если не сказать величественной, суровости, с которой он был произнесен. Приговор гласил:
«Подсудимый, вы были обвинены в страшном преступлении в том, что страдаете туберкулезом легких, и после беспристрастного судебного разбирательства в присутствии присяжных заседателей, ваших земляков, вы были признаны виновным. Против справедливости сего вердикта я не могу ничего возразить: показания, свидетельствующие против вас, были убедительны, и мне остается лишь вынести приговор, какой полностью удовлетворяет требованиям закона. Приговор этот обязан быть весьма суровым. Мне больно видеть человека, еще далеко не старого, чьи жизненные перспективы могли в ином случае быть превосходными, который оказался в этих горестных обстоятельствах из-за телесной конституции, которую я не могу назвать иначе как глубоко порочной. Но случай ваш не дает повода для сочувствия: ведь это не первое ваше преступление у вас за плечами целая преступная карьера; в ряде случаев вы использовали проявленную к вам снисходительность, чтобы совершать всё более серьезные преступления против законов и установлений отечества. В прошлом году вы были осуждены за бронхит с отягчающими обстоятельствами, и могу констатировать, что хотя вам сейчас всего 23 года, вас уже не менее 14 раз подвергали
тюремному заключению за болезни более или менее злостного характера; не будет преувеличением сказать, что большую часть жизни вы провели за решеткой.
Вы можете сколько угодно говорить, что родились от нездоровых родителей и что в детстве с вами произошел тяжелый несчастный случай, который навсегда подорвал силы вашего организма; подобные оправдания обычные отговорки уголовников; но ухо правосудия ни на мгновение не должно к ним прислушиваться. Я здесь не для того, чтобы углубляться в дебри метафизических вопросов о происхождении того и этого вопросов, которым не будет конца, стоит только допустить их обсуждение, и которые приведут лишь к тому, что вся вина будет возложена единственно на клетки зародышевых тканей хорошо, если не на газообразные элементы. Здесь не стоит вопрос, как вы пришли к тому, чтобы стать негодяем; вопрос лишь один негодяй вы или нет? Решен он был утвердительно, и я, не колеблясь ни минуты, скажу, что решение справедливо. Вы дурная и опасная личность, и стоите пред глазами соотечественников, отмеченный клеймом едва ли не самого гнусного из всех известных преступлений.
Не мое дело оправдывать веления закона: закон в иных случаях неизбежно бывает тягостен для исполнения, и я по временам могу испытывать чувство сожаления, что не имею возможности вынести менее суровый приговор, чем тот, что мне приходится оглашать. Но не в вашем случае; напротив, если б смертная казнь за чахотку не была отменена, я бы, не колеблясь, наложил именно это наказание.
Совершенно нетерпимо, чтобы образчику столь чудовищной гнусности было позволено безнаказанно разгуливать на свободе. Ваше присутствие в обществе приличных людей может создать у всех немощных и хилых впечатление, что ко всем видам заболеваний можно относиться без должной серьезности. В равной степени нельзя допускать, чтобы у вас был шанс собственной гнилью наделять нерожденные существа, которые впоследствии вас же станут проклинать. Нерожденным не должно быть позволено приближаться к вам, и это не столько ради их защиты (ибо они суть наши естественные враги), сколько ради нас самих; поскольку совершенно исключить их пребывание средь нас невозможно, стало быть, необходимо следить, чтобы рядом с ними находились те, от кого они с наименьшей вероятностью могут подхватить заразу.
Но независимо от этих соображений и физической виновности, которая неотделима от таких чудовищных преступлений, как ваше, существует еще одна причина, по которой мы не должны оказывать вам милосердие, даже если б имели такую склонность. Я имею в виду существование целого класса людей, скрытно пребывающих среди нас, так называемых врачевателей. Если суровость закона или господствующее ныне в общественном мнении неприятие хоть насколько-то ослабнут, эти мерзкие отщепенцы, кои сегодня принуждены практиковать тайно и обращаться к коим за советом можно лишь с величайшим риском, станут частыми гостями в каждом доме; цеховая сплоченность и интимное знакомство со всеми семейными секретами дадут им власть, как общественную, так и политическую, которой ничто не сможет противостоять. Глава семьи попадет в подчинение семейному врачу; тот станет вмешиваться в отношения между мужем и женой, между хозяином и слугой и властителями в стране окажутся доктора, и всё, что есть у нас ценного и любимого, будет отдано им на милость. Наступит время, когда тела наши перестанут нам принадлежать; поставщики медицинских услуг всех видов будут кишеть на улицах и размещать рекламу во всех газетах. Против этого есть одно средство. То самое, какое давно уже прописано в законах нашей страны и неуклонно проводится в жизнь, и состоит оно в жесточайших репрессиях против всех и всяческих болезней, каковые репрессии идут в ход всякий раз, как только любой из недугов заявит о себе, сделавшись видимым оку закона. Пусть же это око станет еще проницательней, чем сейчас.