Аргумент защиты, на который напирал адвокат взятого под стражу, состоял в том, что последний в действительности никогда не любил жену; однако он рассыпался в прах, когда государственный обвинитель вызвал одного за другим свидетелей, подтвердивших под присягой, что супруги были сердечно преданы друг другу; узник же принимался рыдать всякий раз, как в доказательство они приводили случаи, напоминавшие ему, какая невосполнимая утрата его постигла. Присяжные вынесли вердикт «виновен» после весьма недолгого обсуждения, но рекомендовали проявить к узнику снисхождение на том основании, что он недавно застраховал жизнь жены на значительную сумму и может считаться счастливчиком, поскольку получил деньги без возражений со стороны страховой компании, хотя сделал в фонд страхования всего два взноса.
Когда судья зачитывал приговор, меня поразило, какую отповедь адвокат узника получил из уст председательствующего за то, что сослался на некий труд, где виновность, связанная с несчастьями вроде того, что постигло узника, низводилась до уровня незначительного прегрешения, каковое утверждение глубоко возмутило суд.
Подобные незрелые и ниспровергательскме книги, сказал судья, будут появляться до тех пор, пока не будет признано моральной аксиомой, что успех есть единственный объект, достойный почитания. Насколько человек имеет право быть более удачливым и, следовательно, более почитаемым, чем его ближние, это вопрос, который всегда был и всегда будет решаться приближенно, таким же образом, как спорят и договариваются о цене на рынке, а то и грубой силой. Как бы то ни было, голос разума недвусмысленно диктует, что никто не имеет права быть несчастным больше, чем в очень умеренной степени. Обращаясь уже к узнику, судья продолжал: Вы пострадали, понеся тяжкую утрату. Самой природой определено, что за подобными преступлениями должно следовать суровое наказание, а человеческому суду надлежит с особым тщанием исполнять веления природы. Однако согласно рекомендации присяжных, мне следовало назначить вам всего 6 месяцев принудительных работ. Но я еще больше смягчу приговор и дам вам 3 месяца, причем с правом замены заключения штрафом в размере 25 % от суммы, полученной вами от страховой компании.
Узник поблагодарил судью и сказал, что поскольку у него нет никого, кто мог бы присматривать за детьми, если его посадят в тюрьму, он воспользуется правом, милосердно предоставленным ему его светлостью, и выплатит сумму, им названную. После чего ему разрешили покинуть скамью подсудимых.
Следующим рассматривалось дело юноши, едва достигшего возраста возмужалости, которого обвиняли в том, что у него, еще в пору его несовершеннолетия, мошенническим путем отнял значительное состояние опекун, приходившийся ему одним из ближайших родственников. Отца его давно не было в живых, и совершенное им преступление подлежало рассмотрению в Суде по делам тяжелых личных утрат. Парнишка, не имевший защитника, ссылался на то, что был юн, неопытен, запуган опекуном и лишен возможности получить профессиональный совет от независимого юриста.
Молодой человек, строгим тоном возразил судья, не порите чепухи. Люди не имеют права быть юны, неопытны, запуганы опекунами и лишены независимых профессиональных советов. И если они по опрометчивости допускают себя до такого, оскорбляя тем самым нравственное чувство друзей, то должны
быть готовы соответственно и пострадать. Вслед за тем он приказал узнику, во-первых, принести опекуну извинения, а во-вторых, получить 12 ударов плеткой-девятихвосткой.
Но, пожалуй, наилучшее понятие о полнейшей извращенности образа мыслей, что присущ этим необыкновенным людям, я дам, описав публичный процесс по делу человека, обвиненного в заболевании туберкулезом легких преступлении, которое до совсем недавнего времени каралось смертной казнью. Процесс состоялся, когда я уже несколько месяцев прожил в стране, и я отклоняюсь от хронологического порядка, рассказывая о нем здесь, но, наверное, мне все-таки лучше сделать это именно сейчас, с тем чтобы исчерпать данную тему, прежде чем я перейду к другим. Тем более что я никогда не доберусь до конца, если стану придерживаться строго последовательной манеры изложения и входить во все подробности бесконечного абсурда, с проявлениями коего я сталкивался каждый день.
Узника усадили на скамью подсудимых, и членов жюри привели к присяге почти по той же процедуре, что и в Европе; почти все наши формальности были тут воспроизведены, вплоть до обращенного к обвиняемому вопроса, признаёт ли он себя виновным. Он заявил, что не признаёт, и процесс пошел своим чередом. Доказательства со стороны обвинения были очень веские, но я должен отдать суду справедливость, отметив, что он занял совершенно беспристрастную позицию. Адвокату узника было позволено приводить любые аргументы, какие могли быть высказаны в его защиту; линия, избранная защитником, заключалась в том, что узник симулировал туберкулез с целью обмануть страховую компанию, с которой задумал заключить контракт на получение ежегодной ренты; дескать, он надеялся таким образом добиться, чтобы контракт был заключен на более выгодных для него условиях. Если б удалось доказать, что дело обстояло именно так, он избежал бы уголовного преследования и был направлен в госпиталь как лицо, страдающее нравственным расстройством. Однако разумно обосновать такую теорию оказалось вряд ли возможно, несмотря на всю изобретательность и красноречие одного из знаменитейших адвокатов страны. Случай был увы слишком ясен, ибо узник находился едва ли не на пороге смерти, и оставалось лишь удивляться, почему его уже давным-давно не привлекли к ответственности и не осудили. Во всё время процесса он беспрестанно заходился кашлем, и всё, что могли сделать два приставленных к нему тюремщика, это помочь ему держаться на ногах, пока слушания не закончились.