В последнем я мало преуспел, обучению Чаубок поддавался очень туго. Вечером, в тот же день, когда я его окрестил, он уже в двенадцатый раз попытался стибрить у меня бренди, из-за чего я приуныл, усомнившись, действительно ли мне удалось окрестить его должным образом. У него был молитвенник книжка двадцатилетней давности, подаренная ему миссионерами, но единственное, что ему из нее живо запомнилось, это имя и титул Аделаиды , Вдовствующей Королевы, которые он каждый раз поминал, будучи чем-нибудь раздражен либо, напротив, тронут, и которые, кажется, действительно имели для него некий глубокий духовный смысл, хотя он никогда не мог толком провести грань между личностью королевы и личностью Марии Магдалины, чье имя также его пленяло, пусть и в меньшей степени.
Душа его подлинно была каменистой почвой, но, трудясь над ее вскапыванием, я мог отвратить его от верований, присущих религии его племени, а это уже значило пройти половину пути к тому, чтобы сделать его истинным христианином. Теперь всё это было раз и навсегда отсечено, и ни я уже не мог оказать ему дальнейшего духовного вспомоществования, ни он мне пользы вещественной; не говоря о том, что любая компания лучше одиночества.
Предавшись такого рода мыслям, я впал в глубокую меланхолию, однако, сварив в жестяном котелке нескольких уток и съев их, значительно повеселел. У меня оставалось немного чая и около фунта табаку, чего мне должно было хватить еще на пару недель, если курить умеренно. Еще имелось 8 галет и самое драгоценное примерно 6 унций бренди, каковое количество я вскоре сократил до 4, ибо ночь была холодная.
Я поднялся на рассвете и спустя час был уже в пути, чувствуя себя не в своей тарелке, чтобы не сказать подавленным, из-за тяготившего меня груза одиночества, однако же, вспоминая о том, сколько опасностей я уже преодолел, и о том, что этот день увидит меня в верхней точке водораздельного хребта, я преисполнялся надежд.
После медленного, но неуклонного подъема, продолжавшегося от 3 до 4 часов, в течение которых мне не встретилось серьезных помех, я вышел на плато, откуда было рукой подать до ледника, обозначавшего, по моей оценке, самое высокое место искомого прохода. Над ледником один за другим высились неровные стены обрывов и заснеженные горные склоны. Одиночество подавляло меня невыносимо; гора, где паслось овечье стадо хозяина, была запруженной толпами улицей с оживленным движением в сравнении с этим мрачным тоскливым местом. Сверх того, сам воздух, казалось, был здесь какой-то темный и давящий, отчего чувство одиночества становилось еще более гнетущим. Надо всем, что не было покрыто снегом или льдом, нависал чернильный мрак. Нигде не видно было ни травинки.
Я чувствовал, как с каждой минутой нарастает во мне ужасное сомнение в том, что я это действительно я, сомнение в нераздельности моего прошлого и нынешнего существования первый признак помрачения рассудка, которое настигает людей, заблудившихся в буше. До сих пор я боролся с этим чувством, и мне удавалось одержать верх; но мертвое безмолвие и мрак, царившие в скалистой глуши, оказались мне не по силам я ощущал, что моя способность брать себя в руки и управлять собою начинает ослабевать.
Немного отдохнув, я вновь двинулся вперед по очень трудному участку, и шел, пока не достиг нижнего края глетчера. Тут я увидал второй глетчер, спускавшийся с восточной стороны в маленькое озеро. Я решил обогнуть озеро с западной стороны, где идти было полегче, и, пройдя примерно половину пути, ожидал, что передо мной откроется вид на равнины, уже виденные мной с гор на противоположном берегу реки, но ожидания мои не оправдались, облака застлали проход меж ледниками в самой верхней его части, хотя и не накрыли его с той стороны, откуда я поднимался. Так что скоро меня окутали волны холодного тумана, хотя и не слишком густого, но позволявшего видеть не далее, чем на несколько ярдов вперед. Затем я вышел на участок, покрытый слоем слежавшегося снега, на котором отчетливо различались цепочки наполовину оплывших козьих следов а в одном месте,
показалось мне, отпечатались следы преследующей коз собаки. Не набрел ли я на места, населенные пастухами? Почва в тех местах, где ее не покрывал снег, была такой скудной и каменистой, почти лишенной растительности, что я не мог разглядеть никаких признаков тропы или протоптанной овцами стежки. Но меня не оставляло тревожное чувство при мысли, какой прием я встречу, если наткнусь на здешних обитателей. Размышляя об этом, я продолжал осторожно продвигаться в тумане, как вдруг мне почудилось, что сквозь белесую пелену виднеются какие-то темные предметы. Я подошел ближе, и дрожь невыразимого ужаса пронизала мое тело, когда я увидал круг, образованный гигантскими формами, серыми и зловещими, каждая во много раз выше меня, выступающими предо мной из облачной мглы.