Она поцеловала Пита, и мы вышли из дому, и отец нес Питов мешок, а Пит хочешь не хочешь шел так.
Все еще не развиднелось, и мы стояли на шоссе у нашей калитки и ждали. Потом засветились фары автобуса, и я смотрел на него, пока он подъезжал, и Пит поднял руку, и уже было светло, а я и не заметил, как начался рассвет. Мы с Питом думали, что отец сморозит глупость вроде вчерашней, когда он ляпнул, что, мол, дядя Мэрш, раненный во Франции, и отец в Техасе в восемнадцатом году достаточно навоевали для защиты Штатов в сорок втором, но он нет: вел себя нормально. Он только сказал: «Прощай, сын. Всегда помни, что мать сказала, и пиши ей, как будет время, почаще». Потом он пожал Питу руку, а Пит посмотрел на меня, погладил по голове так погладил, что чуть шею мне не свернул, и вскочил в автобус. Парень в автобусе хлопнул дверцей, автобус заурчал, двинулся, взревел и с воем стал набирать скорость, и ехал все быстрее, и два задних огонька убегали, сходились, не уменьшаясь, будто скорей хотели слиться в один. Но огоньки так и не сошлись, и автобус уехал, а мне бы только дождаться ночи, когда никто не видит, да разреветься, даром что чуть не девять, и все такое.
И пошли мы с отцом домой. И дрова возили, и некогда было, и обошлось без рева, потому что мы до вечера проработали. Потом взял я рогатку а хорошо бы было и нашу коллекцию прихватить, птичьи яйца; сначала-то Пит мне отдал свою, а потом я и сам тоже яички собирал, а Пит мне помогал и любил их разглядывать; бывало, мы вытащим наш ящик и любуемся, хоть Питу почти что к двадцати подошло. Но ящик больно большой, чтоб его по дорогам таскать, да и хлопотно; вот я и взял только яичко выпи, оно самое лучшее было, уложил в спичечный коробок и спрятал его вместе с рогаткой в амбаре. Поужинали мы, легли спать, и ну хоть что хошь делай не могу я тут, в этой комнате, в этой кровати, не выдержу даже и одну ночь еще, ну никак. Дальше, слышу, отец похрапывает, спит, а мать совсем не слышно спит ли, нет; только, думаю, не спала она. Взял я ботинки, выкинул их в окно, вылез сам сколько раз глядел, как Пит вылезал, это когда ему семнадцать только было и отец дверь запрет: дескать, молод еще по ночам котовать и не пускает; тоже и я: надел ботинки и айда к сараю за рогаткой и яичком, а потом вышел на шоссе.
Холодно не было, только здорово темно, и шоссе это ты идешь, а оно бежит, ты идешь, а оно еще длинней, вот, думаю, прихватит меня солнце, разгорится, а я еще и до Джефферсона не дошел, двадцать-то две мили. Ан нет, не прихватило. Рассвет чуть-чуть зачинался, как я в гору взошел, а тут и город. Кругом в домах завтрак готовят и не хочешь, а чуешь, эх, думаю, хоть сухарей бы взял на дорогу, да поздно. Пит говорил, Мемфис за Джефферсоном стоит, а тут оказалось восемьдесят миль.
Ну, стою я на площади; пусто; светает, и фонари еще горят, и мне восемьдесят миль до Мемфиса осталось, а я всю ночь двадцать шел, и приду я в Мемфис таким ходом, как раз когда Пит в Пирл-Харбор отчалит, и на меня полицейский смотрит.
Ты откуда идешь? говорит.
А я ему: «Мне в Мемфис надо. Брат у меня там, в Мемфисе».
У тебя что ж, значит, нет никого здесь? полицейский говорит. А тогда зачем ты тут болтаешься, если брат в Мемфисе?
А я ему опять: «Мне в Мемфис надо. Некогда мне время терять трепаться, и идти времени нет. Мне сегодня туда надо».
Иди-ка сюда, он говорит.
Мы по другой улице пошли. И увидели автобус, совсем такой, на каком Пит вчера уехал, только фары потушены и без народа, пустой; а еще там был вокзал, как на железной дороге, и внутри загородка, и за загородкой кондуктор. Полицейский мне говорит: «Посиди пока здесь», я сел на лавку, а он спрашивает кондуктора: «Можно мне от вас позвонить?» поговорил в телефон и потом просит кондуктора: «Присмотрите тут за ним, а я миссис Хэбэршем приведу как она соберется, так и придем». И ушел. Тогда я встал и говорю кондуктору:
Мне в Мемфис надо.
Мало ли кому что надо, кондуктор отвечает, а ты лучше сиди, мистер Фут сейчас вернется.
Не знаю я мистер-футов никаких, говорю, а мне бы на этом автобусе до Мемфиса добраться.
Деньги есть? спрашивает. Это тебе в 72 цента обойдется.
Я вытащил яичко выпи. «Я вам вот что дам за билет, говорю. Вы такого в жизни не видели, оно доллар стоит. А я за 72 цента отцам».
Нет, говорит. Хозяин автобуса любит наличные. Если я стану за билеты птичьи яйца брать или другую какую живность, он, пожалуй, меня выгонит. Пойди-ка сядь на место, как мистер Фут го
Я ходом к двери, но он догнал меня: перепрыгнул через загородку и хотел за рубашку поймать, да я увернулся, дернул нож из кармана (он всегда со мной) р-раз! и раскрыл: «Тронь, говорю, попробуй я тебе руки-то как раз отхвачу», и к двери, хотел проскочить, да куда! Ни разу не видел, чтобы взрослые такими резвыми были, а этот почти
как Пит бегал. Он дверь загородил: сам спиной к ней стоит, а другого пути нет. И он мне сказал: «А ну-ка, иди обратно и сиди, где сидел».
И там не было другого пути. А он стоит и стоит. Ну, я пошел обратно и сел. И тут вроде в вокзал битком народу налезло. А это полицейский пришел с двумя тетками в шубах, и с утра пораньше накрашены. Но видно было, что их сейчас только разбудили, и будто им это вовсе не нравится старухе и другой, помоложе, и глядят на меня.