Как не слыхать? Известная была московская богомолка, хлебосолка и сплетница.
О! крутая, говорят, была женщина. Сестрица у нее была в фаворе. Ну-с, княгиня умерла; сестрица досталась ее дочери, вдове княгине Марье Сергевне. Дружба между ними большая. Сестрица с ней не расстается. Только вот теперь нежданно-негаданно разлучились. Молодая княгиня собралась за границу и перед тем поехала в свою деревню тут у нее имение в губернии. Из имения за границу и поедет. А сестрица доехала с нею до города и оттуда ко мне. Поживет у меня, покуда та вернется и возьмет ее опять с собою. Месяца два-три проживет.
Значит, вы ее пригласили. Или это вам сюрприз? спросил Овчаров, потому что на последнем слове, ему показалось, Настасья Ивановна вздохнула.
Сюрприз, отвечала она с легким замешательством. Я ужасно рада, и Оленька тоже
Ну, маменька, говорите за одну себя, прервала Оленька, оглянувшись на запертую дверь спальни. Мать покачала на нее головой.
Я очень рада, повторила Настасья Ивановна. Сестрица такая женщина.
Святая, вы сказали?
Оленька засмеялась и опять посмотрела на дверь.
Разве потому, сказала она, что тетенька привезла с собою полон чемодан образов, да четок, да просфор от разных архиереев и архимандритов
Оленька! жалобно прервала ее мать.
Что же молчать? Эраст Сергеич сам поживет, увидит. Тетенька деликатная и приехала хорошо. Явилась со всем добром, не спросись маменьки, не предупредив из города, хоть бы запиской. Маменька ее в лицо не узнала «Я живу у вас, покуда мне будет нужно». Как вам нравится? Милость какую оказала родственникам!
Оленька! повторяла Настасья Ивановна в ужасе.
А самое лучшее, Эраст Сергеич, продолжала Оленька, вдруг фамильярно обратясь к нему и раскрасневшись от досады, самое лучшее, это ее поселение в моей комнате. Маменька велела отдать ей мою комнату. Она сейчас послала за нашим Порфирием Иванычем, за попом, молебен там отслужила и все углы просила окропить святой водой. Точно будто там прежде бес жил, право!
Перестань, Оленька, закричала на нее мать в сердцах, что о тебе подумает Эраст Сергеич? И какой грех! Ты вспомни только, чего не сподобилась видеть Анна Ильинишна, каких страстей разных она не видела в своих странствиях! Ох, молодость, молодость! Все вот так-то осуждает. Вы ее простите, Эраст Сергеич. Сестрица самая достойная женщина. Я на нее и смотреть не смею. Она у гроба господня была и во всех наших богатейших обителях была. У нее целая шкатулочка
Настасья Ивановна вдруг понизила голос.
Целая шкатулочка с письмами. Пять одних архиереев к ней пишут; и еще святые отцы, и даже от одного схимонаха память лежит: камень ей подарил на память.
А! Это не шутка, заметил Овчаров с комической важностью и тихонько похлопывая в ладони.
Уж, конечно, не шутка. Да и чего с сестрицей в жизни не было! Господи, господи! Вот, я вам расскажу.
За дверью спальни послышался кашель. Настасья Ивановна вдруг потеряла нить разговора, навострила уши и умолкла. Овчаров быстро взялся за фуражку.
Это тетенька, кажется, хочет выйти; а вы как будто испугались, Эраст Сергеич, сказала Оленька и захохотала. Она была очень недурна в эту минуту.
Как, испугался? спросил Овчаров, смеясь, хотя точно поднялся с места, если не от страха, то от желания уйти от нового лица. Почему вы заключили, что я такой трусливый или такой грешник, что на святость боюсь взглянуть?
Этого я отце не знаю, а мне кажется, возразила Оленька, кокетничая на его кокетство.
Дверь скрипнула, и там опять закашляли.
Прощайте,
моя молодая хозяйка, ведь с нынешнего дня вы моя хозяйка, не так ли? Может быть, будем друзьями, не так ли?
Он протянул Оленьке руку; та пожала ее очень ловко.
Уж, конечно, друзьями, вмешалась Настасья Ивановна, немножко растерянная и почему-то не удерживая гостя, которого имела намерение еще долго не выпускать. Дай бог нам быть добрыми друзьями, почтеннейший Эраст Сергеич, и вам с Оленькой. Это и бог велит, и я так рада, и чего же лучше
Прощайте, повторил Овчаров, и прежде чем Настасья Ивановна успела догнать его по пятам, он уже был в лакейской, накинул пальто и вышел с быстротою и походкой человека, сто раз в жизни поспешавшего к последнему свистку локомотива.
II
Здравствуйте, сестрица. Хорошо ли почивали? сказала Настасья Ивановна, идя с ней целоваться. Оленька поцеловалась тоже. Но прежде молодая девушка с головы до ног окинула свою тетеньку. Она даже не постаралась скрыть своего взгляда. Тетенька кивнула ей головой и с небольшим отвращением прикоснулась к ее свежим губам своими тонкими губами.
Анна Ильинишна была сорокатрехлетняя девица, чрезвычайно сухая и желтая. Ее поседевшие и дочерна намазанные фиксатуаром волосы были тщательно подобраны под модную сетку с бантиком в виде бабочки над самым лбом. Ее батистовое с цветочками платье и дорогим воротничком только что вышло из-под утюга. Надетое скромно, без кринолина и с гладкой талией, оно печально обрисовывало тощую грудь и худую спину Анны Ильинишны. Но, вероятно, в видах утешения за излишнюю простоту, гостья надела брошку. Она замыкала воротничок под самым горлом. Эта брошка, на которой красовался мозаичный попугай, и ленточная бабочка на лбу особенно привлекали внимание Оленьки. Она села и не сводила глаз то с бабочки, то с попугая.