На что так говорить, Катря? опять Маруся уговаривает. Разве ему и так не тяжело?
Ах, скажи же хоть, что я так его люблю, что не могу дышать без него ни одной минутки И начала снова то же самое; известно, как девушки любовь свою передают
В тот же день Маруся и говорит вдове:
Пойду я, мама, в Любчики.
Филипиха очень удивилась:
Иди же, говорит. И когда уже Маруся выходила из дверей, она спросила: Зачем тебе в Любчики?
Пойду, мама, так, погуляю.
Иди, дочка.
Сама за нею вышла, до ворот проводила, да только тут опомнилась и вслед Марусе крикнула:
Не долго мешкай, Маруся!
А Катря вышла из-за угла и проводила Марусю далеко за слободу и тут же осталась дожидать ее. Подошла и я к ней туда. Только Катря завидела Марусю, бежит к ней.
А что, сестрица? Будет он? Что сказал?
Надо погодить, Катря, ответила Маруся.
Нет сил моих ждать, да так и бросилась на землю, а слезы как роса блестят, катятся по траве! Так он не придет? Напрасно ты ходила? Что ж мешает ему прийти?
Он такой печальный! говорит Маруся.
Печальный? вскрикнула Катря. Ненаглядный мой! И он печалится, как я! Я к нему сама пойду. Пойду, хоть пускай потом живьем зароют в землю! Я пойду!
Он велел, чтоб ты не приходила.
Не приходила? Ты, верно, не дослышала! Верно, сказал, чтоб приходила. Нельзя сказать: «не приходи», когда любишь; не станет духу? Хотя бы за то смертью грозили!
Нет, просил тебя не приходить, Катря, он мужчина тверже. А ты, если его любишь, так послушайся.
Я его не послушаюсь.
И долго она после этих слов сидела неподвижная
над дорогою, словно из камня высеченная. Я примечаю, Маруся что-то как будто не все сказала: глаза опустит, палочкой землю долбит, видно, у ней мысли так и ходят по головке.
Пришли мы домой. Я улучила часок, тихонько побежала к ней одна.
Маруся! говорю. Что-то мне не верится: бог его знает, того Чайченка!
Как это? спрашивает она.
Не любит он истинно Катрю не правду ли я говорю скажи?
Да я не знаю, серденько, отвечает она, раздумывая.
А я так знаю, что ты не все Катре пересказала. Ведь не все?
Нет, не все.
Вот видишь. Зачем же от меня крыть?
Да я ничего не крою. Я что там слыхала, не утаила ни слова, а то, знаешь, мои мысли
Да хоть и твои! Расскажи же их, свои мысли!
Видишь, как туда пришла, меня встретила его мать, грустная такая, даже сгорбилась, едва ступает. А когда сказала я, зачем пришла, у нее только выкатилась слеза одна, словно последняя. Ничего не отвечала она на мои слова. Вошел и Чайченко в хату Верно, он в больших думах и заботах, сестрица. Так поблек в лице И показалось мне, может, только показалось, что он не обрадовался, когда услышал о Катре Не говорит мне ничего, не спрашивает. Тогда я уж сама все пересказала, и что Катря хотела к ним прийти; а он быстро перебил речь мою: «Пускай не приходит, скажите, пожалуйста, скажите!» попрощался со мною и вышел.
А старуха? спрашиваю.
Я немного постояла да хочу домой идти, а она мне говорит: «Ласточка моя! Велика печаль у меня на сердце; да, может, еще над нами судьба сжалится! Скажи ты Катре, чтобы она не сокрушалась так, может, еще все переменится на добро».
Я с тем и ушла домой. Не годилось мне старую женщину расспрашивать.
Что там у них за тайности такие? Что-то, кажись, нехорошо. Не сказать ли о всем этом Катре?
Да что ж ты ей скажешь? Хуже сделаешь; нечего говорить, когда сами порядком не знаем.
Я скажу, что Чайченко не любит Катрю; пусть же она сама о том ведает. Когда-нибудь правду узнает, так пусть лучше теперь. Скажу ей, да и кончено! Она сразу не поверит мне; да что делать? По мне горькая правда лучше сладкой неправды.
Думала я и передумывала долгонько: нет! Таки скажу ей! Я такой часок подстерегла, что она наплакалась уже вдоволь и истомленная тихо сидела.
Катря, говорю я, верно ли ты знаешь, что Яков тебя крепко любит?
Она взглянула на меня, как на глупого ребенка, и усмехнулась.
А что, говорю-таки ей, если он тебя и забыть может? Такому не в диковинку, я думаю, красавицы.
Она еще веселей усмехнулась.
Ты еще ничего не смыслишь, говорит.
Может, лучше тебя смыслю; со стороны все видней.
Припоминаю ей, мало ли мы таких знаем, что любили, да и разлюбили; что покинули, да еще и насмеялись, что иные ищут любви так себе, для забавы; а есть и такие, что вот как добиваются той любви, а для чего? Для того, чтоб потом бросить, чтоб куда ни шла несчастная слезами дорогу поливала Все житейское ей выставляю, как на ладонке, перебираю по ниточке. Куды! И не говори ей! То другие, дескать, так делают. А разве был когда, а разве есть где такой, как мой? Расскажу ей про измену какую, она отвечает: «Никогда бы в жизни не полюбила я такого парубка».
Жаль, что твой Яков не идет к нам и не хочет, чтобы ты приходила. Почему хоть мать его не наведается?
Это он знает он мне скажет
Я и замолкла, вижу, напрасно слова теряю.
Если бы она хоть рассердилась, а то принимает мои речи так, будто я говорю, что Чайченко не человек, а дерево, и смеется она над моими словами. «Ничего не смыслишь!» говорит.
В хате нашей, словно в тюрьме, грустно стало: отец ходит сумрачный, как дозорный; мать плачет потихоньку, сама себе; Катря не видит материной печали за своею.