Уже несколько недель кормилица маленького Поля Домби сама вела такую жизнь и проносила сквозь нее маленького Поля; и вот однажды, когда она вернулась наверх после меланхолической прогулки в угрюмых комнатах (она никогда не выходила из дому без миссис Чик, которая являлась по утрам в хорошую погоду, обычно в сопровождении мисс Токс, чтобы вывести на свежий воздух ее с младенцем, или, иными словами, торжественно водить их по улице, словно в похоронной процессии) и сидела у себя, дверь медленно и тихо отворилась, и в комнату заглянула маленькая темноглазая девочка.
«Должно быть, это мисс Флоренс вернулась домой от своей тетки», подумала Ричардс,
еще ни разу не видевшая девочки. Надеюсь, вы здоровы, мисс?
Это мой брат? спросила девочка, указывая на младенца.
Да, милочка, ответила Ричардс. Подойдите, поцелуйте его.
Но девочка, вместо того, чтобы приблизиться, серьезно посмотрела ей в лицо и сказала:
Что вы сделали с моей мамой?
Господи помилуй, малютка! воскликнула Ричардс. Какой ужасный вопрос! Что я сделала? Ничего, мисс.
Что они сделали с моей мамой? спросила девочка.
В жизни не видала такого чувствительного ребенка! сказала Ричардс, которая, естественно, представила на ее месте одного из своих детей, осведомляющегося о ней при таких же обстоятельствах. Подойдите поближе, милая моя мисс. Не бойтесь меня.
Я вас не боюсь, сказала девочка, подойдя к ней. Но я хочу знать, что они сделали с моей мамой.
Милочка, сказала Ричардс, вы носите это хорошенькое черное платьице в память своей мамы.
Я помню маму во всяком платье, возразила девочка со слезами на глазах.
Но люди надевают черное, чтобы вспоминать о тех, кого уже нет.
Где же они? спросила девочка.
Подойдите и сядьте возле меня, сказала Ричардс, а я вам что-то расскажу.
Тотчас догадавшись, что рассказ должен иметь какое-то отношение к ее вопросам, маленькая Флоренс положила шляпу, которую держала в руках, и присела на скамеечку у ног кормилицы, глядя ей в лицо.
Жила когда-то на свете леди, начала Ричардс, очень добрая леди, и маленькая дочка горячо любила ее.
Очень добрая леди, и маленькая дочка горячо любила ее, повторила девочка.
И вот, когда бог пожелал, чтобы так случилось, она заболела и умерла. Девочка вздрогнула.
Умерла, и никто уже не увидит ее больше на этом свете, и ее зарыли в землю, где растут деревья.
В холодную землю? сказала девочка, снова вздрогнув.
Нет! В теплую землю, возразила Полли, воспользовавшись удобным случаем, где некрасивые маленькие семена превращаются в прекрасные цветы, в траву и колосья и мало ли во что еще. Где добрые люди превращаются в светлых ангелов и улетают на небо.
Девочка, опустившая было голову, снова подняла глаза и сидела, пристально глядя на Полли.
Так вот, послушайте-ка, продолжала Полли, не на шутку взволнованная этим пытливым взглядом, своим желанием утешить ребенка, неожиданным своим успехом и недоверием к собственным силам. Так вот, когда эта леди умерла, куда бы ее ни отнесли и где бы ни положили все равно она пошла к богу, и стала эта леди молиться ему, да, молиться, повторила Полли, очень растроганная, ибо говорила от всей души, о том, чтобы он научил ее маленькую дочку верить этому всем сердцем и знать, что там она счастлива и любит ее по-прежнему, и надеяться, и всю жизнь думать о том, чтобы когда-нибудь встретиться там с нею и больше никогда, никогда не расставаться.
Это моя мама! воскликнула девочка, вскакивая и обнимая Полли за шею.
А девочка, продолжала Полли, прижимая ее к груди, маленькая дочка верила всем сердцем, и когда услыхала о том от незнакомой кормилицы, которая и рассказать-то хорошенько не умела, но сама была бедной матерью, только и всего, дочка утешилась уже не чувствовала себя такой одинокой плакала и рыдала у нее на груди пожалела малютку, лежавшего у нее на коленях и ну, полно, полно! говорила Полли, приглаживая кудри девочки и роняя на них слезы. Полно, бедняжечка!
Вот как, мисс Флой! Ну, и рассердится же ваш папенька! раздался резкий голос, принадлежавший невысокой смуглой девушке, казавшейся старше своих четырнадцати лет, с вздернутым носиком и черными глазами, похожими на бусинки из агата. Да ведь вам строго-настрого было приказано, чтобы вы не ходили сюда и не надоедали кормилице.
Она мне не надоедает, последовал удивленный ответ Полли. Я очень люблю детей.
Ах, прошу прошенья, миссис Ричардс, но это, видите ли, ничего не значит, возразила черноглазая девушка, которая была так резка и язвительна, что, казалось, могла довести человека до слез. Быть может, я очень люблю съедобных улиток, миссис Ричардс, но отсюда еще не следует, что мне должны подавать их к чаю.