Шрифт
Фон
* * *
Забил барабан. Война!
Их шеи нагнулись, кровью глаза налились,
Зубы скрежещут.
Строй за строем
Идут принести, на трапезу мертвого пира
Свежего мяса людского.
Сперва, в храм доброго Будды вошли:
«Благослови, Всеблагой!»
Захлебнулась ревом труба,
Земля содрогнулась.
Куренья затеплились, колокола зазвонили,
Воздымились к небу молитвы,
Всесострадающий!
Исполни просьбу молящих:
Жаждут они вопль пробудить, раздирающий душу и небо,
Под кровлями тихими узы любви разорвать,
Взвить свои флаги над тленом разгромленных сел,
В прах обратить чертоги науки,
В щебень храм Красоты.
Вот и взыскуют благословенья доброго Будды!
Захлебнулась ревом труба,
Земля содрогнулась
Подсчитают, сколько поляжет убитых,
Сколько тел живых изуродуют.
Каждую тысячу павших будут приветствовать
Барабанною дробью,
Хохотать о чудовища злобы!
Над кровавыми клочьями младенцев и матерей.
Просят, чтоб слух человеческий принял
Молитву их лживую,
Чтоб могли отравить они ядом
Дыхание мира.
Вот зачем они ждут
Благословения доброго, щедрого Будды.
Захлебнулась ревом труба,
Земля содрогнулась.
Будда упомянут здесь в связи с тем, что японская военщина, совершавшая варварские акты насилия во время своей агрессии в Китае, служила молебны, призывая к покровительству Будды, основой вероучения которого было ненасилие.
Искупление
Вверху, на небе, молний свет,
Внизу просветов нет,
В земной ночи, что варварски черна,
Между голодными и сытыми Война.
Пожар греха она раздула в подземелье
Цивилизации, куда упрятать
Награбленное хищники успели.
И вот землетрясенья рев
Взмыл из огня, круша препоны,
Подножье арки триумфальной
Крошится, рушатся колонны,
Дворец, богатствами веков обремененный,
Повержен. Из проломов лезут змеи.
Качаются над прахом капюшоны,
Жильцы расселин, недоступных взглядам,
Исходят злобою и ядом.
Но хоть страданий в мире много,
Не проклинай напрасно бога.
Пусть разрушения безумного рука
Сметет грехи твои
Их груда велика.
Нарыв созрел,
Прорваться должен он,
Спасительная боль: пусть, злобен и силен,
Запустит когти в грудь земли
Орел громадный
И жрет, покуда не набьет
Желудок жадный.
Любому, кто слабей других, по праву силы
Хребет ломает людоед и тянет жилы,
Хрящи на яростных зубах
Хрустят, вползает в душу страх;
И кровь, текущая в пыли,
Корою покрывает грудь земли
Но час настанет зло сметут потоки разрушенья,
Тогда возникнет новый мир, исполненный броженья
Стихийных сил.
Смири же страх, пока тебя он не смирил.
Мы слабостей полны,
Их взращивает лень,
Пускай испепелит скопленье хлама
Великий разрушенья день.
А там спешит толпа дрожащая во. храм.
Как много
Людей словами обольстить желает бога.
Там слабодушным благодать:
Молись, не помышляй о зле
И мир восставишь на земле.
Монету медную скупец жалеет на молитву дать,
Завязок сотня на его куле,
Щедрот его вовек не увидать,
Он целый мир купить готов
Ценой хитросплетенных слов,
Живет он алчностью И все же
Мечтает шастрами и мантрами
Купить благоволенье божье.
Но бог не вытерпит позора
Любви своекорыстно лживой,
И, если в нашем мире искры
Начала благостного живы,
Зажжется жертвенное пламя,
Простится каждая вина.
И новый светоч новой жизни,
Ликуя, примет новая страна.
Хиндустан
Стон Хиндустана Слышу я постоянно,
С детства на запад влечет меня тихий зов:
Там судьба нашей Индии пляшет среди погребальных костров;
Издревле во все времена Исступленно плясала она.
Издавна в Агре и Дели
Кричали стервятники жадные и ножные браслеты звенели,
Там руки веков воздвигнуть сумели
Из камня, покрытого пеной резьбы,
Дворец до небес насмешку судьбы.
Там по путям неудач и удач
Летят колесницы встречные вскачь;
И сложный, по пыли петляющий след
Рисует знаки счастья и бед.
Там армии новые, что ни час,
Обрывают неконченный древний рассказ
И переиначивают конец.
Там в каждую хижину, в каждый дворец
Разбойничьи банды заходят впотьмах,
Они порождают горе и страх,
Они меж собой воюют за власть
И пищу у нищих не брезгуют красть.
Им от огней драгоценных камней
Кажутся ночи светлее дней.
Хозяин и раб порадели о том,
Чтоб страна обратилась в игорный дом,
Сегодня она от края до края
Одна могила сплошная.
И тот, кто сразил, и тот, кто сражен,
Конец положили бесславью и славе прошедших времен.
У мощи былой переломаны ноги.
Прежним мечтам и виденьям верна,
Лежит в обмелевшей Джамуне она,
И речь ее еле слышна:
«Новые тени сгустились, закат угас,
Это ушедшего века последний час».
Хиндустан здесь: одно из названий Индии.
Переезд
Пора мне уезжать.
Подобен полдень раненой ноге,
Завернутой в бинты.
Брожу, брожу, задумчиво стою,
Сижу, облокотись о стол,
На лестницу гляжу.
В просторах синих стая голубей
За кругом чертит круг.
Я вижу надпись. Красный карандаш
Почти что год назад
На стенке начертал:
«Был. К сожаленью, не застал. Ушел.
Второе декабря».
Я с этой надписи всегда стирала пыль,
Сегодня же и надпись я сотру.
Вот промокательной бумаги лист,
На нем каракули, рисунки и слова,
Сложив, его кладу я в чемодан.
Не хочется мне вещи собирать,
Бездумно на полу сижу
И, опахало взяв,
Усталая, обмахиваюсь им.
Я в ящике стола
Нашла сухую розу и листы.
Гляжу и думаю. О чем?
Так, ни о чем.
Так близко Фаридпур. Там Обинаш живет.
Он предан мне,
И это очень кстати в день,
Когда мне помощь так нужна.
Его я не успела пригласить,
Он сам пришел.
Он счастлив мне помочь.
И стать носильщиком ради меня готов.
Он вмиг засучивает рукава,
Увязывает накрепко узлы.
В газету старую духи он завернул,
В чулок дырявый сунул нашатырь.
Он в чемодан кладет
Ручное зеркало, и масло для волос,
И пилку для ногтей,
И мыльницу, и щеточки, и крем.
Разбросанные сари издают
Чуть слышный аромат;
У каждого свои и запах и судьба.
Он складывает, расправляет их,
На это он
Потратил битый час.
Он туфли оглядел
И тщательно обтер своей полой,
Подул,
Смахнул воображаемую пыль.
Картины снял с гвоздей
И фотографию одну
Он вытер рукавом.
Вдруг я заметила, как он
В карман нагрудный положил тайком
Какое-то письмо.
И улыбнулась я, вздохнув.
Ковер, подаренный семь дет назад,
Он бережно свернул
И прислонил к стене.
На сердце камень грусти лег.
С утра не причесалась я. Зачем?
Забыла сари брошкой заколоть
И за письмом письмо
Рву на клочки.
Обрывки на полу. Их подметет
Лишь ветер жаркий месяца бойшакх.
Пришел наш старый почтальон,
И новый адрес я с тоской ему пишу.
Разносчик рыбу за окном пронес,
Я вздрогнула и поняла
Сегодня рыба ни к чему.
Автомобиль знакомо прогудел
И за угол свернул.
Одиннадцать часов.
Пустая комната.
У голых стен отсутствующий взгляд,
Глядят в ничто.
А Обинаш по лестнице сошел
С моими чемоданами к такси,
И я услышала в дверях
Его последние слова:
«Ты напиши мне как-нибудь».
И рассердилась я,
Сама не зная почему.
Шрифт
Фон