Иногда аббат неожиданно находил объяснение фактам, которых прежде никак не мог постичь. Однажды, на вторичном приеме в конгрегации Пропаганды веры, кардинал Сарно заговорил с ним о франкмасонах с такой холодной яростью, что у Пьера сразу открылись глаза. До сих пор он относился к франкмасонам с насмешкой, придавая им столь же мало значения, как иезуитам, он не верил глупым россказням об этих загадочных людях, скрывающихся во мраке, которые якобы обладают безграничной тайной властью и правят всем миром. Его особенно удивляла слепая ненависть, какую вызывало у некоторых духовных лиц самое упоминание о масонах: один прелат, весьма умный и просвещенный, с глубокой убежденностью уверял Пьера, что на собраниях масонской ложи хотя бы раз в год непременно председательствует сам сатана в человеческом обличье. Пьеру это казалось совершенной бессмыслицей. Но он начинал постигать давнишнее соперничество, яростную борьбу римско-католической церкви с другой церковью, своей противницей. Хотя католичество и верило в свое торжество, однако видело в масонстве опасного конкурента, считавшего себя даже древнее по времени, старого врага, который все еще может одержать победу. Вражда объяснялась в особенности тем, что обе эти доктрины притязали на господство над миром, обе создали международную организацию, опутали невидимой сетью целые народы, у обеих были свои тайны, свои догматы и обряды. Бог против бога, вера против веры, завоеватель против завоевателя; точно две конкурирующие фирмы, поместившиеся дверь в дверь на одной и той же улице, они мешали друг другу, и каждая старалась погубить другую. Католицизм представлялся Пьеру ветхим, отжившим, умирающим, но он не верил и в могущество масонства. Он расспрашивал, собирал сведения, стараясь выяснить, действительно ли масонские ложи столь могущественны в Риме, где оба верховных властелина столкнулись лицом к лицу, где папе противостоит великий магистр. Правда, Пьеру рассказывали, что разорившиеся римские князья нередко считали необходимым вступить в масонские ложи, чтобы поправить дела, облегчить свое тяжелое положение и обеспечить будущее своих сыновей. Однако не уступали ли они при этом неодолимым веяньям времени? Не суждено ли масонству также погибнуть, дождавшись торжества идей справедливости, разума и истины, которые оно так долго защищало в царстве мрака, произвола и насилия прежних веков? Ведь это несомненный закон, что победа идеи убивает секту, которая ее пропагандировала, делает бесполезным и даже несколько смешным ореол, которым она себя окружала, стремясь поразить воображение толпы. Карбонарии прекратили свое существование, когда были завоеваны политические свободы, которых они добивались, и в тот день, когда католическая церковь, завершив свою цивилизаторскую миссию,
погибнет, исчезнет и ее противник тайное общество вольных каменщиков, ибо освободительные идеи, которые оно отстаивало, к тому времени уже восторжествуют. В наши дни некогда могущественные масонские ложи играют жалкую роль; скованные традициями, нелепыми обрядами и церемониями, над которыми все потешаются, они вскоре останутся лишь связующим звеном, средством взаимной помощи для членов братства, до тех пор, пока свежий ветер знания, увлекая за собой народы, не сметет с лица земли все отжившие верования.
Измученный беготней по приемным и бесплодными хлопотами, Пьер опять начал тревожиться, но все же не уезжал из Рима, решив бороться до конца с упорством воина, не признающего себя побежденным. Он нанес визиты всем кардиналам, которые могли повлиять на исход дела в его пользу. Он добился приема у кардинала-викария, ведающего римской епархией, человека образованного, который завел с ним разговор о Горации и тут же, перейдя на политику, принялся расспрашивать о Франции, о республике, о военном и морском бюджете, нисколько не интересуясь крамольной книгой. Пьер повидал и главного пенитенциария, которого уже встречал во дворце Бокканера, тощего старика с изможденным лицом аскета, но тот лишь прочел ему длинную нотацию, сурово порицая молодых священников, развращенных новыми идеями и сочиняющих возмутительные книги. Наконец, он нанес визит в Ватикане государственному секретарю, как бы министру иностранных дел его святейшества, самой влиятельной особе папской курии; от этого визита Пьера долго отговаривали, запугивая опасными последствиями в случае неудачи. Он извинился, что приходит так поздно, но кардинал, несмотря на несколько суровую внешность, оказался человеком приветливым и тактичным; любезно усадив Пьера, он с интересом расспросил его, внимательно выслушал и даже ободрил. Однако, выйдя на площадь св. Петра, священник понял, что дело его не подвинулось ни на шаг и если ему когда-нибудь удастся попасть на прием к папе, то уж никак не с помощью государственного секретаря. В тот вечер, после многих визитов к разным лицам, Пьер вернулся домой, на улицу Джулиа, утомленный, разбитый, растерянный, с тяжелой головой; ему казалось, будто его мало-помалу затягивает грозная машина со множеством зубчатых колес, и он в отчаянии спрашивал себя, куда же ему идти завтра, что ему теперь делать? Он чувствовал, что сходит с ума.