разорен, и у него не хватало средств, чтобы спасти от позора недостойного родственника, которого уличили в шулерстве. И тут донна Серафина сделала ловкий ход: она заплатила долги молодого мошенника и, ничего не говоря прелату, устроила его на какую-то должность; после этого Пальма однажды нанес ей визит под покровом темноты, точно сообщник, и со слезами благодарил за доброту.
В тот вечер Пьер сидел у Дарио, как вдруг вошла Бенедетта, смеясь от радости и хлопая в ладоши.
Все улажено, все улажено! Он только что был у тетушки и клялся ей в вечной признательности. Теперь-то уж ему придется быть полюбезнее.
Менее доверчивый Дарио спросил:
А дал он расписку, дал он какое-нибудь формальное обязательство?
О нет, как можно? Это же такой деликатный вопрос!.. Уверяют, что он весьма порядочный человек.
Однако и Бенедетта слегка встревожилась. А вдруг монсеньер Пальма, невзирая на оказанную ему важную услугу, останется неподкупным? Снова вернутся прежние страхи. Снова начнется томительное ожидание.
Я еще не говорила тебе, продолжала она, немного помолчав, ведь я согласилась на это пресловутое обследование. Утром я ходила с тетушкой к двум врачам.
Бенедетта сказала об этом без всякого стеснения, с веселой улыбкой.
И что же? спокойно спросил Дарио.
Ну, разумеется, они убедились, что я не лгу, и каждый из них написал какое-то свидетельство по-латыни Как видно, это совершенно необходимо, без этого монсеньер Пальма не может изменить свое прежнее заключение. Она повернулась к Пьеру: Ах, господин аббат, я-то ведь не понимаю по-латыни Мне очень хотелось бы узнать, что они там написали, и я надеялась, что вы нам переведете. Однако тетушка не согласилась оставить мне бумаги и велела тотчас же приобщить их к делу.
Пьер, очень смущенный, только кивнул головой, ничего не ответив; ему были знакомы такого рода свидетельства, где в точных выражениях, во всех подробностях давалось полное и педантичное описание цвета, формы и иных признаков обследуемых органов. Но Дарио и Бенедетта не испытывали никакой неловкости; медицинское освидетельствование казалось им естественным и даже необходимым, раз от него зависело их будущее счастье.
Итак, будем надеяться, что монсеньер Пальма отблагодарит нас за услугу, сказала Бенедетта, а пока что выздоравливай быстрее, мой дорогой, скоро наступит долгожданный счастливый день.
Но Дарио имел неосторожность встать с постели раньше времени, рана его снова открылась, и его пришлось уложить еще на несколько дней. Пьер по-прежнему каждый вечер приходил развлекать больного, рассказывал ему о своих прогулках. Теперь, совсем осмелев, аббат бродил по улицам, с восторгом осматривая знаменитые памятники древности, перечисленные в путеводителях. Так, однажды вечером он с умилением рассказал влюбленным о главных городских площадях, которые вначале казались ему заурядными; теперь он находил их необычайно своеобразными, видел в каждой особый отпечаток. Вот Пьяцца-дель-Пополо, залитая солнцем, такая величественная, строго симметричная. Площадь Испании, излюбленное место иностранных туристов, с ее широкой двойной лестницей в сто тридцать две ступени, позолоченной летним солнцем гигантской лестницей редкой красоты. Обширная площадь Колонна, вечно кишащая народом, истинно итальянская площадь, где вокруг колонны Марка Аврелия слоняется ленивая, беззаботная толпа в надежде, что богатство и удача свалятся прямо с неба. Удлиненная, правильной овальной формы Навонская площадь, безлюдная с той поры, как отсюда перенесли рынок, хранящая печальное воспоминание о шумной жизни былых времен. Площадь Кампо-деи-Фьори, где торгуют фруктами и овощами, с утра наводненная горланящей толпой, пестрящая живописными зонтами, лотками с грудами помидоров, перца и винограда; там вечно снуют и толкутся крикливые торговки и городские кумушки. Особенно поразила Пьера площадь Капитолия, которую он представлял себе открытой площадью на высоком холме, господствующем над городом и миром, а она оказалась небольшой квадратной площадкой, замкнутой с трех сторон зданиями дворцов; лишь с четвертой стороны открывался вид, ограниченный кровлями домов. Площадь эта безлюдна, прохожие взбираются туда по откосу, обсаженному пальмами, и лишь иностранцы в экипажах огибают холм кружной дорогой. Извозчики терпеливо дожидаются, пока путешественники осматривают дворцы и замирают, задрав головы, перед великолепным бронзовым памятником античности, конной статуей Марка Аврелия посреди площади. К четырем часам, когда солнце золотит левый дворец и на синем небе вырисовываются легкие статуи над карнизом, площадь Капитолия
становится похожа на тихую, уютную, провинциальную площадь; под портиком сидят с вязаньем соседские кумушки, а по мостовой бегают ватаги растрепанных ребятишек, точно школьники, высыпавшие во двор на большой перемене.
Как-то вечером, зайдя к Дарио, Пьер принялся восхищаться фонтанами Рима, единственного города на свете, где каскады воды струятся в таком изобилии, где водометы так великолепно украшены мрамором и бронзой; аббата пленили и «Баркетта» на площади Испании, и «Тритон» на площади Барберини, и «Черепаха» на узенькой площади того же названия, и три фонтана на Навонской площади, прекрасное сооружение Бернини, возвышающееся в центре, и, наконец, великолепный фонтан Треви, увенчанный богом Нептуном и двумя статуями Здоровья и Плодородия. В другой раз, вернувшись домой в радостном возбуждении, Пьер рассказал, что он наконец-то понял, почему на него производят такое впечатление улицы старой части города, возле Капитолия и на левом берегу Тибра, там, где к оградам массивных княжеских дворцов лепятся жалкие лачуги: на этих улицах нет тротуаров, и пешеходы спокойно шагают прямо по мостовой среди экипажей, им и в голову не приходит свернуть в сторону, ближе к стенам домов. Пьеру нравились старинные кварталы, глухие извилистые улочки, громадные прямоугольные дворцы, как бы затерянные среди громоздившихся вокруг приземистых домишек, обступавших их со всех сторон. Любил он и Эсквилинский холм, змеящиеся по его склонам лестницы, выложенные серым камнем, с белой полоской на каждой ступеньке, крутые повороты подъемов, вздымающиеся одна над другой террасы, тихие, как бы вымершие монастыри и семинарии с наглухо закрытыми окнами, великолепные пальмы за высокой гладкой стеной, на фоне безоблачного голубого неба. Однажды вечером, направившись вверх по течению Тибра, Пьер забрел далеко в поля Кампаньи, за мост Молле, и возвратился полный впечатлений: никогда еще классическое искусство не открывалось ему с такой полнотой. Идя вдоль берега, он как бы видел перед собой пейзажи Пуссена, желтую, медленно текущую реку, у берегов поросшую тростником, низкие меловые скалы, белеющие на рыжеватом фоне необъятной волнистой равнины, замкнутой на горизонте линией синеватых холмов; несколько чахлых деревьев среди поля, на крутом обрыве развалины портика, за которым зияет пустота, по отлогому склону белой цепочкой спускаются к водопою овцы, а пастух стоит поодаль и смотрит, прислонясь плечом к стволу зеленого дуба. Широкая рыжеватая равнина, очерченная на горизонте прямой ровной линией, бесхитростная красота, облагороженная величием прошлого. Как будто снова видишь римские легионы, идущие в поход по мощеным дорогам среди голой Кампаньи; снова вспоминаешь долгий сон средневековья и возрождение античного духа в католичестве, благодаря чему Рим во второй раз стал владыкой мира.