Итак, дар святого Флориана был отнят у дядюшки Ировца. А поелику праведник избрал слепыми орудиями своей воли трубочиста, Грознату и Буреша, староста истолковал это совершенно в духе своей эгоистической натуры. Ему и в голову не пришло, что он сам вызвал гнев прежде столь расположенного к нему патрона и благодетеля неподобающим использованием ниспосланной им милости. Вместо того чтобы обращать ее исключительно в пользу своего сословия, края и народа, дядюшка сделал власть над погодой корыстным средством для удовлетворения алчности (как нам известно, он продавал погоду даже отдельным предприятиям и группам заинтересованных лиц) и честолюбия, ради чего и вступил на шаткое политическое поприще!
Вот уж чего святой Флориан не мог предвидеть. И особенно его должны были оскорбить действия Ировца, когда тот не посовестился использовать для политической манифестации или, лучше сказать, политической интриги праздник закладки божьего храма.
А знаете, чем объяснял сам зборжовский староста гнев и немилость святого покровителя? Да просто-напросто тем, что он не распорядился обновить рельеф на шпице своего дома, как пообещал, когда в порыве благодарности опустился на колени перед изображением святого Флориана.
Упрямство Ировца зашло так далеко, что, разгневанный местью святого, он схватил банки с краской, давно уже приготовленные, но из-за мирской суеты так и не нашедшие употребления, и вместе с кисточкой намеревался выбросить их в отхожее место, причем надумал это, едва только смог двигаться. Но кисть как-никак была новая, и он решил ее сохранить авось, еще пригодится. Зато дядюшка ощутил себя полностью отомщенным, когда обнаружил, что в носу святого Флориана на месте осиного гнезда, которое он весной в приливе нежных чувств сшиб, выросло новое куда больше прежнего.
Тогда-то он и охнул в первый раз от боли в правой руке, старавшейся повыше почесать между лопатками. Мнение его о святом Флориане, как мы знаем, с самого начала не слишком лестное, отнюдь не изменилось к лучшему. Дядюшка Ировец по-прежнему считал себя куда сметливей.
Вервие от погоды приказало долго жить, но почетным цапартицким гражданином Ировец остался. И еще кое-что осталось дядюшке магнит, оказавшийся столь притягательным для Грознаты, а именно сберегательные книжки. Сумма, в них значившаяся, была так велика, что Ировец позволял себе подумать о ней лишь темной ночью, с закрытыми глазами, да еще спрятав голову под подушку.
Застраховав усадьбу в банке «Славия», а поля от градобития, он мог теперь думать о святом Флориане что хотел!
Участь вчерашнего любимца публики его нисколько не тяготила. То, что граф взял слово назад, было для Барушки великим счастьем ведь не прошло и года, как его, словно ребенка, начали возить в коляске! Куда больше Ировца заботило, не потребуют ли возврата денег пивовары, заблаговременно заказавшие у него морозы, чтобы иметь вдоволь льда. Плут не только взял денежки вперед, но и ни одному из них не сказал, что ему за это уже заплачено, и ежели он кому-то дал обещание, то поневоле угодит и всем прочим.
Что произошло с третьим женихом Барушки учителем Глупкой так и осталось загадкой. После подпорченного зборжовского празднества он вновь объявился среди живых и безотлагательно принялся за выполнение своих обязанностей. Говорят, директор гимназии уединился с ним для конфиденциальной беседы и был весьма строг, но содержания ее так никто и не узнал. Слух, будто все это время Глупка был заперт в сарае для щетинистых и хрюкающих млекопитающих, что стоит во дворе у Бурешей в Спаневицах,
не имеет под собой никакой реальной основы и, несомненно, возник из весьма сомнительной предпосылки исходившего от его одежды пронзительного запаха, напоминающего вонь грязного свинарника. Учитель об этом, конечно, и словечком не обмолвился, храня по поводу своего загадочного отсутствия упорное молчание. С уверенностью можно лишь утверждать, что с тех пор он обходил Барушку за три мили и даже думать о ней забыл, поскольку на такие вещи у него теперь вообще нет времени. Ведь он основывает в Цапартицах литературное общество! Сам Глупка посвятил себя литературной критике, преимущественно уделяя внимание богатым плодам чешской беллетристики, что, как хорошо известно, представляет собой благодатное поле деятельности для пытливых и усердных учителей средней школы.
Особенно охотно мы сообщили бы что-нибудь более определенное об отношениях молодого Буреша и Барушки Ировцевой. Но, увы, к моменту сдачи в набор сих строк еще нельзя было с достоверностью сказать, продвинулось ли их сближение настолько, чтобы появилась надежда на окончательное примирение пред божьим алтарем. Если нечто подобное произойдет в ближайшем будущем, мы не преминем сообщить об этом на страницах «Шванды-волынщика», хотя бы в разделе «Нам пишут».
К сожалению, надеяться на такой исход трудно, ибо вражда между обоими «первыми» мужами округа стала еще непримиримее, чем когда-либо.
Дело в том, что Буреша пусть незначительным, но все же решающим большинством голосов избрали депутатом земского сейма от округов Цапартицкого и Нудломнестецкого.