«Футбольная команда Клапзубы», как и «Дар святого Флориана», современная сказка. Сказочная традиция чрезвычайно характерна для чешской литературы вообще и особенно для чешской литературы начала 20-х годов. Сказка помогала ей установить контакт с народной аудиторией. Эдуард Басс называл современных писателей новоявленными сказочниками. При этом он делал лишь одну оговорку: «Сказочник не скрывает, что ведет нас в царство фантазии, тогда как мы, позднейшие его последователи, считаем делом своей чести соединить фантазию с реальностью. Мы птицеловы фактов» Контраст сказочности и фактов повседневной действительности придает истории о подвигах старого Клапзубы юмористический колорит.
В повести есть все, что должно быть в сказке: персонажи, обладающие сверхъестественной ловкостью и удачливостью; встреча героя-крестьянина с королем и принцем; мотив загадки и чуда; вознагражденная добродетель. Вставная новелла о дедушке Клапзубов звучит как некая притча (внуки следуют его заветам подобно двенадцати апостолам). Басс широко пользуется пословицами и поговорками, а многим сентенциям старого Клапзубы придает форму народных изречений. Гиперболизм народного речевого оборота реализуется и в сюжете: после победы клапзубовцев в Барселоне семьдесят пять испанских болельщиков лопнули от злости буквально. Но клапзубовцы щеголяют в костюмах американского покроя, остроносых полуботинках, английских кепи. Вместо сказочного короля в книге выступает пожилой вежливый джентльмен, казалось бы, только по случайности носящий титул, а будничный вид принца Уэльского совершенно разочаровывает деревенскую детвору. Даже чудо выглядит вполне современно и прозаично это всего-навсего надувные спасательные костюмы. Народная речь соседствует со спортивной терминологией, которую Басс знает досконально и вводит в нарочито гипертрофированных дозах. Иногда возникают своеобразные скрещения народной идиоматики и футбольного жаргона, а сказовые интонации перемежаются стилистическими приемами газетного репортажа.
В обрисовке старого Клапзубы и его жены Басс следует традициям чешской сельской прозы. Однако писатель отвергает натуралистические принципы изображения деревни. Он придает большое значение деталям, но, в отличие от Чапека-Хода, отбирает их подчеркнуто скупо. Зато какая-нибудь крупно выделенная деталь многократно комически обыгрывается (трубка Клапзубы). С большим тактом вкрапляет Басс в художественную ткань элементы деревенского диалекта, лишь изредка придавая языку народных персонажей местный колорит. А там, где писатель рисует события через восприятие этих персонажей, народная речевая стихия проникает и в авторскую речь.
Эдуард Басс был далек от какой бы то ни было идеализации деревни. Незадолго до «Команды Клапзубы» он написал «Три рассказа для бодрой деревни» (1919), где пародировал то представление о чешском селе, которое насаждала газета кулацко-помещичьей аграрной партии «Венков» («Деревня»). В самой повести присутствует чисто сказочный, но вместе с тем явственно социальный мотив противопоставление бедняка Яна Клапзубы из Нижних Буквичек богачу Якубу Клапзубе из Верхних Буквичек. Басс недвусмысленно выражает симпатии трудовому люду и осуждение миру знатных и богатых. Но, подобно Тылу и Немцовой, он стремится к обобщенному изображению чешского национального характера. Писатель верит, что труд, честность, взаимная поддержка могут преодолеть все препятствия. Так забавное, юмористическое повествование незаметно и ненавязчиво превращается в прославление простого человека.
Юмор повести в немалой степени основан на выявлении, сопоставлении и столкновении разных национальных характеров (экспансивность испанцев, сдержанность англичан и т. д.). При всем патриотизме автора, повесть пронизывает идея международного взаимопонимания. В книге Басса немало серьезных мыслей о жизни и спорте. Клапзубовская философия это философия гуманизма, демократизма и общечеловеческого единения. Но в повести есть все же налет утопической идиллии (только в сказке возможно, например, молчаливое взаиморасположение чешского крестьянина и полковника английской колониальной армии).
Владислав Ванчура был значительно старше и значительно вдумчивее других членов «Деветсила» и во многом шел своим путем. Он стремился соединить будничность и праздничность, изображение суровой действительности и яркую поэтическую образность, он ценил буйную фантазию и освобождающую энергию смеха, но, отдав дань беззаботной импровизации, стал подчеркивать значение конструктивного начала в искусстве, продуманной композиции. Творческое новаторство он, одновременно новатор и архаист, отнюдь не считал достоянием только XX века. Именно как новаторов он боготворил Рабле, Шекспира, Сервантеса.
Ванчура оказался единственным членом «Деветсила», который сумел соединить юмор и лиризм с эпической объективностью и драматической концентрированностью действия. Замечательного равновесия всех этих художественных элементов писатель достиг в повести «Причуды лета» (1926).
Здесь немало причуд стиля и поэтической образности. К авторской манере повествования, основанной на образных ассоциациях и контрастах, нужно привыкнуть. Она требует от читателя активности, соучастия. «Вот ветви и высокий столбик ртути, который подымается и опускается, напоминая дыхание спящего. Вот кивок подсолнечника и это лицо, когда-то грозное». Спокойное описание уступает место экспрессии. Черты лица, предметы, даже абстрактные понятия оживают. («Пускай подобреет нос, и надутые губы, так резко выпятившиеся на физиономии, пускай улыбнутся») Развернутую характеристику заменяет деталь или иронический алогизм: «Ха, говорил варский бургомистр, снимая карты, у нас не зевают. Ге-гоп! Наш городок в спешке и благородном соперничестве приходит к шестому месяцу года без опоздания» И Ванчура не утруждает себя изображением трактира, где бургомистр играет в карты, или расшифровкой смысла его слов. Читатель сам должен уловить юмористический контраст, возникающий от сближения «длинных волосатых ног» Дуры и небесного купола, равно отражающихся в бассейне, сам должен проследить за образной цепью: бассейн сосуд чарка разгул шабаш помело обыкновенная метла (главки «Антонин Дура» и «Дела современные и священнослужитель») и восстановить пропущенные звенья образно-логической связи. Речь героев подчеркнуто условна. Перейдены все границы естественности и правдоподобия, нарочито стерто различие между языком повествователя и языком действующих лиц. Это речь ученая и фривольная, галантная и грубоватая, пересыпанная архаизмами, мудрыми сентенциями и комическими парадоксами. Приподнятый «штиль», которым изъясняются герои, резко контрастирует с провинциальной будничностью заштатного курорта. Однако он соответствует их претензиям на значительность, на верность определенным высоким принципам. Впрочем, эти претензии по мере развития действия частично развенчиваются.