С изрядной долей насмешки рисует автор и провинциальный городишко Цапартицы. Достаточно упомянуть сатирический образ казначея ссудной кассы Бедржиха Грознаты и портрет комически важного цапартицкого бургомистра.
«Порой сатира рождается сама собой; не только поэты, но и народы творят сатиру» писал Гавличек-Боровский. На рубеже веков политика чешской буржуазии обретает карикатурные черты. Патриотизм вырождается в демагогию, политика в политиканство. Торжественные ритуалы заменяют подлинную борьбу. В политическом фарсе, наряду с буржуазными группировками, участвуют и реформистские рабочие партии. Все это находит сатирическое отражение на страницах повести. Особое внимание Чапек-Ход уделяет провинциальной журналистике, с нравами и полемическими приемами которой он был хорошо знаком по собственному опыту.
И все же в предисловии к «книге юмора», куда писатель включил и свою «сатиру», он признавался в любви к родному краю, подчеркивал, что комические стороны поведения, быта, говора земляков он хотел отразить «без злого умысла».
Чешский юго-запад богатейшая фольклорная резервация. Живут здесь ходы потомки древних свободных поселенцев, несших пограничную службу и потому получивших от чешских королей особые привилегии. В центре Ходского края, городе Домажлицы, сохранилась старинная архитектура. Местные крестьяне долго не расставались с яркими народными костюмами и своеобразными обычаями. Говорят здесь на ходском диалекте. Этот край издавна привлекал внимание чешских писателей (Немцовой, Ирасека и других). Подобно тем из них, кто стремился к этнографической точности, Чапек-Ход крупным планом выделяет специфические бытовые детали. Однако утрируя и гиперболизируя подробности, он добивается прежде всего комического эффекта. Искры смеха высекаются и из речевого материала, поскольку на человека, привыкшего к нормам литературного языка, областной говор производит обычно комическое впечатление. Но это лишь одна из красок языковой палитры автора. Сюда добавляются нарочито книжные лексические и образные средства и архаическая громоздкость синтаксических построений, пародийная стилизация.
Тон повествования подчеркнуто беспристрастен и объективен. Недаром в заключительных главах писатель как бы наблюдает за событиями с церковной колокольни. И все же нет-нет да и проскользнет авторское «чувство». То в лирическом обращении к девам родного края, то в явной, хотя и окрашенной иронией, симпатии к тетушке Ировцовой. Один из чешских критиков не без основания заметил, что Чапек-Ход, которого считали холодным натуралистом, «по крайней мере столь же близок к Диккенсу, как и к Золя». «Пессимистическим юмористом» его делало не равнодушие к добру и злу, а отсутствие положительного идеала. Юлиус Фучик назвал его «единственным до глубины души честным консерватором». Сознавая иллюзорность представлений о патриархальной деревенской идиллии, Чапек-Ход все же не видел в современной жизни ничего более положительного.
Лишь один чешский писатель тех лет стал не только выдающимся сатириком эпохи, но и крупнейшим ее юмористом. Это был Ярослав Гашек (18831923).
Смех Гашека необыкновенно многолик. Тут и сатирический гротеск, и язвительная ирония, и объективный юмор, основанный на комизме характеров и ситуаций, и добродушный или грустно-меланхолический субъективный юмор, обусловленный авторским отношением к изображаемому.
Молодой Гашек писал преимущественно короткие очерки и юморески. Но во второй половине 900-х годов у него появляется тяга к более крупным литературным формам циклу рассказов, сатирической хронике, повести. Чаще всего он обращается при этом к автобиографическому материалу или семейной-бытовой проблематике, столь характерной для бескрылой и мелкотравчатой буржуазной юмористики той поры. Но Гашек каждый раз полемизирует с традицией, взрывает ее изнутри.
Эдуард Басс, о котором пойдет речь дальше, утверждал, что жизнь Гашека более выдающееся юмористическое произведение, чем все его творчество. Несмотря на известное преувеличение, в этих словах есть доля истины. Жизнь и литература для Гашека были неразделимы. Жизнь подчас становилась репетицией творчества. Даже самые фантастические и гротескные ситуации его произведений обычно имели автобиографическую подоплеку.
Прелюдией к повести Гашека «Счастливый очаг» (1911) был кончившийся разрывом брак с Ярмилой Майеровой и пребывание Гашека в психиатрической больнице после загадочного эпизода на Карловом мосту в Праге (Гашек влез на парапет, словно бы намереваясь прыгнуть в воду, что могло быть и очередной эксцентрической выходкой, мистификацией, и действительной попыткой покончить с собой).
Что именно Ярмила была прототипом героини повести энергичной Аделы Томсовой, Гашек прозрачно намекает в самом тексте: отвечая на запрос героини, редакция «Счастливого очага» обращается к ней «Я. Г. в К.» (то есть «Ярмиле Гашековой в Коширжах»). Не случаен и мотив сумасшествия, дважды возникающий в повести. Но автобиографические моменты, разумеется, лишь трамплин, от которого отталкивается фантазия писателя.