Гроза проходит, заметил он после небольшого молчанья, коли прикажете, я вас из лесу провожу.
Я встал. Бирюк взял ружье и осмотрел полку.
Это зачем? спросил я.
А в лесу шалят У Кобыльего Верху дерево рубят, прибавил он в ответ на мой вопрошающий взор.
Будто отсюда слышно?
Со двора слышно.
Мы вышли вместе. Дождик перестал. В отдалении еще толпились тяжелые громады туч, изредка вспыхивали длинные молнии; но над нашими головами уже виднелось кое-где темно-синее небо, звездочки мерцали сквозь жидкие, быстро летевшие облака. Очерки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром, начинали выступать из мрака. Мы стали прислушиваться. Лесник снял шапку и потупился. «Во вот, проговорил он вдруг и протянул руку, вишь какую ночку выбрал». Я ничего не слышал, кроме шума листьев. Бирюк вывел лошадь из-под навеса. «А этак я, пожалуй, прибавил он вслух, и прозеваю его». «Я с тобой пойду хочешь?» «Ладно, отвечал он и попятил лошадь назад, мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте».
Мы пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того чтобы прислушиваться к стуку топора. «Вишь, бормотал он сквозь зубы, слышите? слышите?» «Да где?» Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался.
Повалил пробормотал Бирюк.
Между тем небо продолжало расчищаться; в лесу чуть-чуть светлело. Мы выбрались наконец из оврага. Подождите здесь», шепнул мне лесник, нагнулся и, подняв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал прислушиваться с напряжением. Сквозь постоянный шум ветра чудились мне невдалеке слабые звуки: топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрыпели, лошадь фыркала «Куда? стой!» загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал жалобно, по-заячьи Началась борьба. «Вре-ешь, вре-ешь, твердил, задыхаясь, Бирюк, не уйдешь» Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы. У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину. Я подошел. Бирюк поднялся и поставил его на ноги. Я увидел мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой. Дрянная лошаденка, до половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом.
Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал.
Отпусти его, шепнул я на ухо Бирюку, я заплачу за дерево.
Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой; правой он держал вора за пояс: «Ну, поворачивайся, ворона!» промолвил он сурово. «Топорик-то вон возьмите», пробормотал мужик. «Зачем ему пропадать!» сказал лесник и поднял топор. Мы отправились. Я шел позади Дождик начал опять накрапывать и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы. Бирюк бросил пойманную лошаденку посреди двора, ввел мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол. Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с молчаливым испугом стала глядеть на нас. Я сел на лавку.
Эк его, какой полил, заметил лесник, переждать придется. Не хотите ли прилечь?
Спасибо.
Я бы его, для вашей милости, в чуланчик запер, продолжал он, указывая на мужика да вишь, засов
Оставь его тут, не трогай, перебил я Бирюка.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Фома Кузьмич, заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, а, Фома Кузьмич.
Чего тебе?
Отпусти.
Бирюк не отвечал.
Отпусти с голодухи отпусти.
Знаю я вас, угрюмо возразил лесник, ваша вся слобода такая вор на воре.
Отпусти, твердил мужик, приказчик разорены, во как отпусти!
Разорены!.. Воровать никому не след.
Отпусти, Фома Кузьмич не погуби. Ваш-то, сам знаешь, заест, во как.
Бирюк отвернулся. Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно.
Отпусти, повторил он с унылым отчаяньем, отпусти, ей-Богу, отпусти! Я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу, с голодухи детки, пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится.
А ты все-таки воровать не ходи.
Лошаденку, продолжал мужик, лошаденку-то, хоть ее-то один живот и есть отпусти!
Говорят, нельзя. Я тоже человек подневольный: с меня взыщут. Вас баловать тоже не приходится.
Отпусти! Нужда, Фома Кузьмич, нужда, как есть того отпусти!
Знаю я вас!
Да отпусти!
Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня, знаешь? Не видишь, что ли, барина?
Бедняк потупился Бирюк зевнул и положил голову на стол. Дождик все не переставал. Я ждал, что будет.