Безыдейные выступления Леня глушил на месте, но, вправляя мозги, замечал: в государстве появилась утечка, и почему она появилась решить трудно. Может, в борьбе с неприятелем надорвал он свою кишку, а может, еще раньше пошла на убыль его волевая сила.
Кто скажет: где коренится падение великих династий? Когда начался закат Европы, упадок Рима? Возможно, в самый полдень, в самый что ни на есть запал славы, некий предусмотрительный гений уже отчаливает незримо от наскучивших берегов. Возможно, какая-нибудь историческая держава только-только показалась на свет и не успела еще развить свою промышленность и воздвигнуть себе на земле памятник архитектуры, а в таинственной книге уже написано заключение, что через энное число часов ее сметет иная историческая
держава, которая, в свой черед, кончит тем же смятением. Вот мы с вами сидим, лясы точим и ноги чешем, а там, за окном, быть может, по неизвестным причинам Древний Рим закатывается или, того хуже, всему свету наступает конец и пора нам, как говорил Сергей Есенин, собирать манатки...
Леонид Иванович целыми днями пропадал на хозяйственном фронте. Либо сам следил за тишиной в городе и в сумрачном одиночестве делал обходы по улицам, истощенный, с провалившимся взглядом, с опухшими сосудами, оплетавшими его чело синим жгутом молнии. У него завелась привычка появляться в публичных местах, окутав свою персону покровом неузнаваемости. Под видом простого учетчика или колхозного бригадира, не внушавшего опасений, он заглядывал в пивные, где околачивался народ и выдавали по талонам дневную порцию водки. После печального эпизода с упившимся арестантом ввели строгий лимит: 150 грамм на брата. Полностью упразднить эту моду на такую затею даже Тихомиров не решался: попробуй отмени вино в России, революция вспыхнет...
Скажи-ка, братец, что ты думаешь о нашей внешней политике? подсел Леонид Иванович к безногому инвалиду войны, который уже осушил свой законный стаканчик и прицеливался ко второму, добытому, видать, нелегально, по краденому талону.
Чего о ней думать, добрый человек? Политика у нас прямая, справедливая. Миролюбивая, можно сказать, у нас политика... Будь здоров!
И, спровадив другой стаканчик, скроил вкусную рожу.
Только винцо-то у нас, сам знаешь, поддельное...
Это почему же поддельное?! изумился Леня столь откровенной наглости. Приняв двойную порцию, мерзавец раскраснелся, распарился, глаза у него тоже достаточно посоловели, язык заплетался чего еще? Но, заплетаясь, настаивал, что винцо все равно поддельное, получаемое из обыкновенной воды путем гипноза...
Да откуда все это известно? Ведь ты же сейчас пьян, ведь пьян ты, а? Ты же чувствуешь внутри физическое наслаждение?..
Сейчас-то я чувствую, отвечал инвалид, облизываясь, но сам посуди: пьешь-пьешь эту фашистку, а голова с похмелья все равно не болит. Разве ж это винцо?
Калека всхлипнул. Непритворные, пьяные слезы
градом покатились по промасленной гимнастерке. Напрасно Леонид Иванович пытался его ободрить:
Ну чего ты, братец, плачешь? чего расстраиваешься?
Да как же нам, брат, не плакать? простонал герой войны и перешел на шепот: Ведь царь-то у нас колдун... А царица жидовка...
В тот же вечер между супругами произошло объяснение. Забежав перед сном поцеловать у жены ручку, Леня мимоходом затронул национальный вопрос:
Ах, Симочкка, повремени со своими нежностями. Право же, в тебе есть что-то испанское...
По матери и по паспорту я русская, пояснила Серафима Петровна со всегдашней готовностью. А папа наполовину грек, наполовину еврей.
Еврей? Не может быть! Ведь ты же Козлова!
Моя девичья фамилия Фишер. Козловой я стала недавно, после первого брака...
Здрасьте! Ты была замужем? Отчего же я раньше не знал? Может быть, у тебя и дети были?
Почему были? У меня и теперь в Ленинграде, у родителей мужа, с которым я давно состою в разводе, воспитывается ребенок. Девочка... О, Леонид, не смотри так ужасно! Там сам никогда ни о чем не спрашивал. Я не утаивала, поверь...
Но Леня уже не верил. Иллюзии разлетелись, как шпильки, сорванные с туалетного столика заодно с салфеткой. Хрустнул флакон. Спальня наполнилась парами пролитых духов. И тогда, собирая хозяйство, женщина огрызнулась:
Ты сам виноват... Супруг называется... Много я от тебя видала за медовый месяц!
Из фарфоровой оболочки вдруг высунулась на митуту прежняя Серафима Петровна и, смерив Леонида Ивановича бойким, уничижительным взглядом, ретировалась. Ресницы поднялись и упали. Запылавшие ланиты погасли. Уста, готовые усмехнуться, свернулись бантиком.
Прости, милый, прости. Я тебя безумно люблю. Я перед тобой безумно, трагически виновата, проговорила она протяжным, немного сонным голосом. Мои чувства к тебе нельзя передать словами...
Хлопнув дверью, Леня оставил эту куклу одну разбираться в чувствах. У себя, на штабной половине, он сменил костюм и поспешно ополоснулся. Его преследовал въедливый запах нечистых женских духов.
С тех пор Серафима Петровна не могла пожаловаться, что муж не уделяет ей времени. Он часами расхаживал перед ее тахтою, как волк в клетке, а она, поджав ножки и наморщив лобик, старательно припоминала: