Я удивляюсь Норду. Он и в пылу борьбы помнит, кто его противник. Ни разу его страшные топочущие ноги не наступили на маленькое распростертое тело.
Норд красив. Все у него красиво. Высокие передние лапы, широкая грудь. Статные задние лапы и длинный хвост, сужающийся постепенно, как хлыст. И цвет. Знатоки не ценят белых догов, а Норд белый, лишь одно ухо темное. Он весь благородно бел. Вот она, собака. Это и есть собака. Она так и называется
«дог», собака. Не разноцветные терьеры и таксы, а белый дог изначальный, чистый кристалл собаки.
Норд аристократ Хотя физиономия его, пожалуй, простовата. У него розовый нос и губы. Он будто нахлебался клюквенного киселя с молоком и только что вылез из миски.
Он веселится с легкой душой. Волчонок играет исступленно, со страстью. Норд поддевает волчонка под брюхо, бодается, зажмурясь волчьи глаза постоянно начеку. Они следят за мной. Как бы ни кувыркался щенок, они не исчезают, не тонут, они будто плавают поверху сумрачные волчьи глаза.
Но Султан больше не ноет. Он молчит. Он скорее умрет, чем признается, что спиной о дверной косяк приложиться больно. Стук падающих тел и пыхтение стоят в комнате. У Султана тяжелые кости: кажется, что швыряют табурет.
Султан измучен, избит. Султан доволен.
Что мы понимаем в зверях? Для всего живого у нас одна мерка. Мы судим с ходу: щенок выклянчивает. Разве не понятно, что он унижается, что у него льстивая морда?
Ничего не понятно. Султан не унижался. Он принимал тот вид, какой не отпугнул, а увлек бы, заманил собаку. Не «подступал бочком», а открыто подставлял свой бок, обезоруживал доверием могучего Норда. Он добивался, чтобы пес забрал его морду в пасть а ему не нужно мяса. Ему нужен волчий знак сердечного расположения. Знак любви и равенства не по физической силе, по душе. Он требует, чтобы с ним считались, как считаются с волчонком в стае.
«Я мал, но равен вам. Не смейте забывать я здесь! Нас трое!»
Примерно это говорит сейчас в Султане хотя говорит сбивчиво. Ему среди нас тяжко. Он постоянно нервничает. Он истерзан тревогой. Тревогой смутной: волчица не успела своему волчонку передать, кто он и кто мы. Но «я» пробудилось в нем, уверенное, независимое волчье «я», которое будут подавлять дрессировкой
Тянусь к Норду, и Султан летит обратно. Он оттесняет собаку Нас трое!
Втягиваю Султана за ошейник на матрас. Он упирается, вползает наполовину.
Вот она, голова волчонка. Изысканно заостренная у самого носа, его морда одутловата. Это детская щекастость. У волка долгое детство, не скоро щекастая ряшка превратится в точеную морду взрослого зверя.
Вот его лоб. Поросший темным ежиком невинный взгорок ребячий лоб волка. Многомудрый волчий лоб!
И глаза. Еще не определился их косой разрез. Султан в упор уставился на меня, и что-то знакомое чудится мне в его взгляде Он напоминает слепого. У него, как у слепого, слушающие глаза.
Глажу морду и замечаю, что она подергивается. Чешу Султана за ухом, глажу горло, дышу теплом ему в темя, приговариваю, говорю, говорю, кажется, камень услышал бы! Волчонок взвинчивается все больше.
Замолкаю. Губы у него дрожат.
Норд, Султан у дальней стены. Он дремлет. Уши его поворачиваются. По комнате кружит муха.
Муха угомонилась. Тишина. Волк поднимает голову.
Он изучает трещину на потолке трещина недавняя. Над тахтой когда-то висел ковер, волчонок смотрит на гвозди. На крайний гвоздь, затем на второй в ряду, на каждый по очереди. Приковался к чему-то повыше: там воткнута кнопка. Еще выше: мой рюкзак. На потолке муха. Гипсовая лепнина. Трещина. И одновременно я, ежесекундно я, опасливо, с подозрением, невыпускаемая, подслеженная я, человек. По мне скользят безрадостные звериные очи.
Что между мной и этим волчонком встало?
Придушенная овца. Затравленный конь. Ручной лосенок Умница, убитый волками в Печорской тайге под Сожвой. И Дельфа. Наша красавица Дельфа, сеттер. Из Романовского лесничества, где охотился мой отец, ее выманили волки (та самая поза, бочком, бочком, я тебе доверяю, давай познакомимся? И, словно бы испугавшись, прочь догоняй меня?).
Между нами пара матерых, застреленных зимой в окладе. И переярок мне рассказывал о нем отец. Переярок, годовалый волчонок, что поскуливал тогда в кустах, просился, глупый, за флажки, в оклад к родителям.
Между нами неумелый калечащий выстрел. И капкан. И разграбленное логовище, сваленные в мешок волчата
Я не одна, нас трое. Но всем нам волку, мне, собаке не до сна.
НЕ НУЖНА
Шофер огляделся. Даже спросить было не у кого, куда ему девать кошек. Двор пустой. Изба тоже пустая. И голая, нежилая, без ставен и без крыльца. Большие немытые окна из одного в другое просвечивают сквозь дом. На подоконнике запущенная керосинка. Хороша контора: электроплиткой не разжились.
Парень вернулся к машине, влез в кабину. Включил зажигание и медленно тронулся. Рядом с ним стояла картонная коробка из-под макарон, перевязанная шпагатом. В ней сидели кошки. Одна из четырех створок, прикрывающих коробку, была надорвана, чтобы кошки могли дышать.
При выезде из села у водоразборной колонки шофер увидел старуху с ведрами и притормозил.