А это, Евпраксея Фоминична, стал объяснять Петр Митриев, соловьи-воробьи. Молодший, Сеня, потерялся в суматохе, теперь отца с матерью не сыщет. А отца его я знавал у зарайского воеводы в кузнецах жил. Ну, а этот, востроглазый, это есть сущий воробей, такая ему и кличка.
Это как же так, Петр Митрич, сущий? удивилась старушка. Воробей сущий?
Ну, воробей, соловей всё, мать моя, едино. Воробьева батьку паны саблями порубали; сирота, вишь. Пускай соловьи-воробьи хоть до теплого солнышка поживут у нас. Помилосердствуй, Евпраксея Фоминична: дай ребятам умыться и напитай. А я их стану уму-разуму учить.
Твоя воля, Петр Митрич, поклонилась Евпраксея Фоминична мужу. Ты в доме своем хозяин. А и я так думаю приютить сирот, так это хорошо.
Когда ребята, умытые и накормленные, пошли вслед за Петром Митриевым в светлицу, они остановились на пороге в полном изумлении.
Вся светлица состояла из одних чудес.
На печных изразцах были изображены охотники, пахари, жнецы, музыканты, скоморохи, львиные морды и оленьи головы. В простенке стоял старенький, украшенный перламутром органчик. На подоконнике щурился на выглянувшем солнышке необыкновенной дородности золотисто-рыжий кот. На круглом столике в углу большая стеклянная чаша, в ней плавали крохотные рыбки. В медной клетке, подвешенной к потолку, заливался ярко-желтый кенар. А по стенам были развешаны часы и качались маятники одни торопливо, словно боясь куда-то опоздать, а другие медленно, ровно, чинно, уверенно: тук-тук, тук-тук; вправо влево; вперед назад
В довершение всего часы стали бить, и почти все в одно время. Светлица сразу наполнилась звоном, хрипением, кукованием и звяканьем. А дедушка Петр Митриев расхаживал по жарко натопленной светлице в домашнем кафтанчике и потирал руки.
Ну-кась, соловьи-воробьи, такие-сякие! кричал он, силясь перекричать все разнородные звуки, которыми вдруг наполнилась светлица. Воробушки в коробушке. Ась, чего?
И остались «соловьи-воробьи» жить у Петра Митриева в поварне, приходя каждый день к нему в светлицу дивиться на его чудеса.
УЧЕНЬЕ СВЕТ
Куда ты, голубка, побежишь? На кого Андреяна покинешь? Сенька коли жив, так будет жив. Ну, а коли
Федос Иванович не договорил. Он хотел сказать: «Ну, а коли нет Сеньки в живых, так и в Москву бегать незачем». Хотел сказать, но вовремя удержался. Вместо этого сказал:
Сыщется твой Сенька. Вот сердце мне говорит, что сыщется. Великое дерево буря ломит, а малая былиночка цела бывает. Тебе, Арина, теперь об Андреяне надобно думать. Не заживемся мы тут ни князь, ни люди. Чуть передохнём и потянемся в Мугреево. Не мешкая, до вешней распутицы
От взора Арины не укрылось, что людей в монастыре за последние два дня сильно поубавилось. Федос Иванович стал тишком да исподволь рассылать их по княжеским вотчинам пахать, сеять и ждать, что князь прикажет.
«Верно это: скоро ехать и Андреяну», решила Арина, выслушав уговоры Федоса Ивановича.
В Мугреево, молвила она вслух. Скоро
Да, Арина, скоро, подтвердил Федос Иванович. Чаять надо до полой воды. А ты, Арина, чшш! Знай помалкивай.
Сказав это, Федос Иванович внимательно посмотрел вокруг и пошел прочь, поминутно оглядываясь. А под вечер он разыскал Арину в толпе женщин и шепнул ей, чтобы она нынешней ночью не ложилась. Как стемнеет совсем, пусть соберет свой узелок и выходит к больнице.
Арина так и сделала.
У больницы ждало двое розвальней в простой, крестьянской упряжке. Монахи вынесли Андреяна из больницы и уложили в розвальни на рядно поверх свежей соломы. Потом обе упряжки тронулись с места и остановились у палат, где находился Пожарский.
Поддерживаемый Федосом
Ивановичем и Ионой-врачом, Дмитрий Михайлович, заметно хромая, вышел на крыльцо. На Пожарском поверх шубы был мужицкий армяк; на голове баранья шапка. У Дмитрия Михайловича хватило сил спуститься с крыльца, но внизу он качнулся от слабости. Монах-силач, одетый в ямщицкий тулуп, подхватил Пожарского, поднял на руки и опустил в пустые розвальни на матрац, накрытый рогожей.
Глава монастыря архимандрит Дионисий, высокий, красивый монах, и другой келарь, ведавший всем монастырским хозяйством, Авраамий Палицын, проводили князя Пожарского до монастырских Красных ворот.
У Красных ворот суетился с зажженным фонарем всего только один привратник. Погромыхивая ключами, он отпер ворота, и двое розвальней выехали из монастыря.
Впереди Иона-врач с князем Пожарским и монахом-силачом, служившим возницей. Следом, не отставая, шли розвальни, в которых лежал Андреян. В ногах у него устроились Арина и Федос Иванович. Старик правил лошадью. Арина сидела к нему спиной и не спускала с Андреяна глаз.
Путь лежал на восток. Путь был труден и долог, потому что монахи везли Пожарского не по большой дороге на Стромыню, а глухими окольными проселками. Розвальни пробирались через отягощенные рыхлым снегом чащи либо ползли с ухаба на ухаб бескрайним полем с синей полоской неба на горизонте. В затерянных в сугробах и чапыжнике деревушках останавливались на дневки и ночевки. В Мугреево приехали на пятый день. И тотчас Федос Иванович послал в Зарайск за княгиней Прасковьей Варфоломеевной.