И верно: за Юрьевом-Польским Федос Иванович остался единственным распорядчиком обоза. Княжеская колымага, сопровождаемая небольшой охраной, совсем отделилась от обоза и повернула к югу на Покров, Егорьевск и Зарайск.
Стромынская дорога, по которой подвигался теперь обоз, была широка, и народу всякого на ней попадалось немало.
В кибитках либо в таратайках катили на бойких тройках купцы. Крестьяне шагали рядом со своими возами, нагруженными капустой и живностью. Закраины дороги утаптывали монахи, пробиравшиеся пешком из монастыря в монастырь. Большими ватагами брели нищие слепые, хромые, калечные и громко распевали песни о своем убожестве и злосчастье.
Несколько раз навстречу обозу попадались мелкие шляхетские шайки. Паны поглядывали на Федоса Ивановича, который высовывался из кибитки и охватывал взором весь обоз. Силы были слишком неравны, и поляки, щелкая зубами, проезжали мимо. А Федос Иванович только руки потирал.
Что взяли? кричал он в окошко кибитки. То ли еще будет!
И Сенька, который ехал невдалеке в крытой рогожей телеге, тоже был рад, что паны остались с носом, проехали несолоно хлебавши.
Сеньку все в дороге занимало, ни к чему он не оставался равнодушен.
Вон, под низкими облаками, потянулись на юг дикие утки.
«Озера-то замерзают к зиме, соображает Сенька. Где утяти рыбки взяти? Эвон как шибко плывут в поднебесье и утки с селезнями, и гуси-лебеди, и журавлики! Зяблики ррр! прошмыгнули целой стаей. Тоже, верно, в теплые края, где речки никогда не замерзают. Там уткам и зимой раздолье, и для зяблика есть семечко поклевать, и мушка есть зяблику схватить на лету. Есть на свете такие края, тятя сказывал».
А уж чего не нагляделся Сенька по монастырям и селам, где останавливались для полдника или на ночлег!
Один раз попали в большое село на ярмарку.
У Сеньки голова закружилась от всего, что довелось ему там увидеть: несчетно палаток и лотков с пряниками, лентами, шапками, сапогами; горы расписных дуг и колес; мед в сотах, мед в бочках, и дегтя тоже целые бочки подходи покупай: кто с ушатом, кто с дегтяркой, кому на грош, кому на полный алтын.
А тут еще собаки лают, быки ревут, коровы мычат, куры кудахчут. Прасолы, торгующие рогатым скотом, и барышники, перекупающие лошадей, божатся и ударяют по рукам. Хором поют слепцы, а подвыпивший мужик пляшет под пронзительное жужжание волынки.
Хорошо, что Сенька вцепился тяте в полу зипуна, не то и потеряться недолго в такой толпе.
На восьмой день пути, с самого утра, дорога втянулась в сосновый бор, которому, казалось, не будет предела.
Андреян, со слов Федоса Ивановича, объяснил Сеньке, что это царский заповедный бор, где водятся лоси и олени. А подальше будет роща, где еще совсем недавно жили царские сокольники. Да в такую разруху сокольники разбежались, а соколы, верно, достались шляхте.
Пожалел Сенька ясных соколов царских и еще больше озлился на шляхту Мало им Сенькиных овечек и всего, что они награбили в Мурашах, так они еще
и до соколов добрались!
У-у! погрозился Сенька. Погоди!
И вдруг кибитка Федоса Ивановича остановилась. Старик вышел из кибитки и снял шапку. Лицо его сморщилось и стало совсем жалким, точно он собирался заплакать.
Вслед за кибиткой Федоса Ивановича стали останавливаться и следовавшие за ней возы.
Андреян откинул рогожу и, схватив Сеньку, вытащил его из телеги и понес туда, где, тоже сняв шапки, толпились подле Федоса Ивановича подводчики. Там Андреян спустил Сеньку с рук и, в свой черед, снял шапку.
Ничего не понимая, Сенька потоптался на месте, потом повернулся в ту сторону, с которой не сводили глаз подводчики, и обомлел.
Перед Сенькой расстилалась широкая просека, а за просекой открылось Сеньке дивное диво.
Множество кровель разнообразной формы, нарастая одна на другую, высилось в садах, уже потерявших листву. Кровли были двускатные и четырехскатные; были кровли круглые, в виде бочки; были кровли с перилами; были увенчанные золотыми яблоками либо раскрашенными теремками. Из-за кровель выглядывали белые колокольни и жестяные купола.
В это время ветер разогнал облака в небе, и солнце брызнуло на открывшийся Сенькиным глазам город. У Сеньки дух перехватило.
Над всем городом, выше всех куполов и кровель, взлетел ввысь белокаменный столб в золотой шапке с крестом на макушке. Сеньке показалось, что крестом своим столб уперся в самое небо. А вокруг белого столба толпилось множество белокаменных церквей не с жестяными, а прямо-таки с золотыми куполами, с узорчатыми крестами И все это было охвачено выбеленной кирпичной стеной, из которой вырастали и тянулись вверх белые башни.
Кремль-батюшка, сказал Федос Иванович и снял шапку. Гляди, и Белый город виден! Вот она, Москва белокаменная!
Сенька встрепенулся. Помимо белой кремлевской стены, он тоже разглядел еще и другие стены, выкрашенные в белый цвет. Это были стены Белого города, которые огромной дугой окаймляли Кремль.
Белые каменные церкви в Кремле и по всей Москве Белые кремлевские стены И стены. Белого города Так вот почему Москва зовется белокаменной! Теперь Сеньке и самому ясно.
Ах, до чего же хороша она, белокаменная Москва!