«Дом Трубецких, вспоминает Белоголовый, со смертью княгини стоял как мертвый; старик Трубецкой продолжал
горевать о своей потере и почти нигде не показывался; дочери его все вышли замуж, сын же находился пока в возрасте подростка».
В 1856 году новый царь Александр II издал манифест. Один из его пунктов имел отношение к декабристам: через тридцать бесконечных сибирских лет им милостиво разрешалось выехать в Россию, разрешалось с ограничениями все же! с оговорками, но разрешалось.
«Когда Трубецкой уезжал, рассказывал старый иркутянин Волков, провожало его много народу. В Знаменском монастыре, где погребены его жена Екатерина Ивановна и дети, Трубецкой остановился, чтобы навсегда проститься с дорогой для него могилой. Лишившись чувств, Трубецкой был посажен в возок и отбыл навсегда из Сибири, напутствуемый благими пожеланиями провожающих».
После амнистии князь переселился в Киев, где жила в ту пору старшая дочь, потом немного пожил в Одессе, переехал в Москву Всюду было ему неуютно, пустота в душе не восполнялась.
22 ноября 1860 года, через шесть лет после смерти жены, он скончался в Москве. Перед смертью Трубецкой писал воспоминания их выразительные и чистые строки оборвались на полуфразе
Мария Николаевна ВОЛКОНСКАЯ
Так Господа итальянские артисты Как всегда!.. Господа бумагомаратели Как всегда Ага, господин Веневитинов Пушкин Впрочем, тоже как всегда!
И впрямь был вечер как вечер, и если он интересовал сегодня господина Дибича, по чьему тайному повелению дежурил здесь человек, то лишь потому, что среди гостей была молодая
огненноглазая женщина, дочь генерала Раевского, едущая вслед за мужем своим в Сибирь. Каких-то двенадцать месяцев назад гремели в доме этом безобидные балы, поэты читали сочинения свои, возможно, и противоугодные правительству, однако же либерализм их простирался не столь далеко. Возмущение на Сенатской площади, арест декабристов, суд над ними породили в Зимнем дворце настороженность и опасение нового восстания, хотя, кажется, все заговорщики арестованы, а их могучие семьи подкошены и смирились с горем своим. Однако бунт притаился в сердцах, тлеет искрой. Достаточно ветра, чтобы все вспыхнуло вновь. Ну нет, береженого бог бережет. Как бельмо на глазу для Дибича, для Бенкендорфа, для, страшно сказать, самого императора полуосвещенные окна вот таких особняков. А дом на Тверской в доношениях именовался не иначе как «сосредоточие всех недовольных». Здесь и впрямь жил дух вольный и непреклонный. Зинаида Волконская не скрывала презрения к властям и возмущения жестокой расправой над декабристами.
Вот уже несколько дней жила у родственницы своей Мария Николаевна Волконская, и это особенно тревожило тайную канцелярию царя.
В своих «Записках» Волконская вспоминает этот вечер 26 декабря 1826 года, вечер, предшествующий ее отъезду в Сибирь.
«В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской, моей невестки, она меня приняла с нежностью и добротой, которые остались мне памятны навсегда; окружила меня вниманием и заботами, полная любви и сострадания ко мне. Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, бывших тогда в Москве, и несколько талантливых девиц московского общества. Я была в восторге от чудного итальянского пения, а мысль, что я слышу его в последний раз, еще усиливала мой восторг».
Сохранилась запись этого вечера в бумагах Веневитинова, его рассказ и рассказ Волконской как бы дополняют друг друга.
Веневитинов: «Вчера провел я вечер, незабвенный для меня. Я видел во второй раз и еще более узнал несчастную княгиню Марию Волконскую, коей муж сослан в Сибирь и которая сама отправляется в путь, вслед за ним, вместе с Муравьевой. Она нехороша собой, но глаза ее чрезвычайно много выражают. Третьего дня ей минуло двадцать лет; но так рано обреченная жертва кручины, эта интересная и вместе могучая женщина больше своего несчастья. Она его преодолела, выплакала; источник слез уже иссох в ней. Она уже уверилась в своей судьбе и, решившись всегда носить ужасное бремя горести на сердце, по-видимому, успокоилась Она в продолжение целого вечера все слушала, как пели, и когда один отрывок был отпет, то она просила другого».
Волконская: «В дороге я простудилась и совершенно потеряла голос, а пели именно те вещи, которые я лучше всего знала: меня мучила невозможность принять участие в пении. Я говорила им: Еще, еще, подумайте, ведь я никогда больше не услышу музыки.
Веневитинов: Отрывок из Агнессы был пресечен в самом том месте, где несчастная дочь умоляет еще несчастнейшего родителя о прощении своем. Невольное сближение злосчастия Агнессы или отца ее с настоящим положением невидимо присутствующей родственницы своей (в тот вечер было много гостей, и до двенадцати часов Мария Николаевна не входила в гостиную, сидела в другой комнате за дверью) отняло голос и силу у княгини Зинаиды, а бедная сестра ее по сердцу принуждена была выйти, ибо залилась слезами и не хотела, чтобы это приметили в другой комнате: ибо в таком случае все бы ее окружили, а она страшится,