Значит, Гитлер не оригинален и здесь. Правда, ученик превзошел учителя. Король-Солнце выглядит сейчас желторотым младенцем по сравнению с бесноватым фюрером.
Говорили о том, сколько дней может жить человек без пищи.
Тыждень , сказал Плаксун.
Нет, больше, возразил Беломар, дней десять.
А я знал человека, который голодал 40 дней.
Брехня.
Истинная правда. Помню даже фамилию: Шевелёв. Он болел язвой желудка. Врачи решили: «Оперировать поздно, безнадежно». Знакомый сказал: «Есть радикальное средство, но вы не выдержите». «Какое?». «Голодать». «Выдержу». Сорок дней и сорок ночей ничего не ел. Вылечился.
Совсем ничего не ел?
Абсолютно.
Чудно что-то. Даже не верится.
Почти невероятно, а не выдумка.
Правда, одно дело, когда сам идешь на это, и совсем другое, когда тебя немцы морят голодом. Второе перенести гораздо труднее.
Помню, во дни юности мне приходилось часто голодать. Моя студенческая жизнь была перенасыщена голодовками. В те годы я ел три, а иногда два раза в неделю. Голодал я и позже, но уже, правда, с целью закаливания. Однажды, это было в Свердловске в 1932 году, я в течение 10 суток ничего не ел и не пил. Перенес голодовку легко, на ногах, не бросая работы на Верх-Исетском заводе, куда каждый день ходил пешком из центра города.
Может быть, эта закалка сделала меня менее подверженным психозу голода.
Днем солнце накалило кровлю, стены, раздвижные железные двери. Вечер и ночь не принесли прохлады. В бараке невыносимая жара, спирающая грудь духота, вонь. В горле сухо, тело горит, нервы натянуты до предела.
А тут еще, неведомо по какой причине, у Вершинина заболел живот.
Ребята, разрешите сходить в парашу!
Лежи. Параша не для того дела.
Ребята, мочи нет.
Терпи. Раньше-то о чем думал? Мог бы сходить до восьми
часов.
Тогда не хотелось, а сейчас терпежу нет.
Не знаю, откуда только у тебя берется. Тут по неделе не ходишь, а у него живот болит.
Верно говоришь, ходить-то ведь нечем.
Хлопцы, пустите! Ой, не могу больше!
Тебе говорят, Удмурт, не смей!
Головы поднялись, руки протянулись к Вершинину, пытаясь его удержать. Он вырвался и присел над парашей. Зловонный воздух стал еще плотнее, гуще, удушливее.
Сволочь, Удмурт черножопый! Видать, ты заодно с фрицами. Ты хочешь, чтоб мы задохнулись в бараке, как в душегубке!
Припадок безумной ярости охватил всех. Соскочив с коек, бросились к Вершинину и стали его бить, сопровождая удары истерическими воплями. Потом, свалив на землю, топтали Удмурта ногами. Били, топтали и выкрикивали злобные слова, выражавшие самые нелепые, сумасшедшие мысли. Можно было подумать, что он, единственно он виновник всех наших несчастий.
Ребята, не троньте, взмолился Вершинин, не бейте меня! Я накрою парашу своим одеялом.
Вот тебе параша, вот тебе кибель. Из-за вас, черножопых, страдали раньше, страдаем теперь!
Расправа продолжалась.
Но вот затихли злобные крики, неистовые вопли. Наступила реакция.
В эту ночь никто не мог уснуть. Измученные пленяги долго ворочались на лежанках, метались, били ногами поперечину койки, всхлипывали, стонали, изрыгали хулу всем и вся.
За что? Чем виноват? Перед кем? За какую вину такие муки?
Зачем я жив остался? Почему не подцепила меня на фронте поганая фрицевская пуля?
Скорей бы подохнуть! Чем так мучиться, лучше смерть в газвагоне.
Мамо, маты ридна! Чи чуешь ты, як стогне, як гине твоя кохана дитына?
В команде есть люди, заслужившие благоволение шефа экстрапайку. Но их немного, и они у нас не в чести. Каждый пленяга норовит учинить им какую-нибудь пакость, вынуть и спрятать резцы, утащить штангель и лекала, пережечь мотор, испортить станок.
Подавляющее большинство нашего брата не работает, а маскируется, просиживает в аборте (уборной), прячется в кеселе (котле) или в других ферштеках (потайных местах). Когда же нас вылавливают и приводят к рабочим местам, мы заставляем станки работать вхолостую, ломаем сверла и резцы, долго их точим.