Для нее или для себя я отвечал так бодро? Целый год я настаивал, чтобы меня направили в горы, а теперь, думая о том, что меня там ждет, испытывал внутреннее опасение: выдержу ли? Хотите верьте, хотите нет, но о смерти я почти не думал; она казалась мне чем-то отвлеченным. Меня беспокоило лишь одно. Раньше я был выносливым, но после двух лет подполья, сидячей жизни... Как я перенесу ливни в горах? Выдержу ли ночные переходы? Видимо, именно поэтому я стараюсь выглядеть перед ней таким уверенным. Когда мы говорим о том, что будет там, я испытываю неловкость (ведь она остается в пекле!..) и обещаю не праздновать труса. Что же касается ее тревоги за мое здоровье, то решительно говорю:
Не забывай, что я родился в селе. Вязал снопы, косил...
Знаешь, о чем я думаю?
Кое-что я знаю, но все же?
Отгадай!
Для этого я слишком глуп.
Не говори так!
Только тебе. Знаю, что ты этим не воспользуешься.
Возьми меня с собой! Я хочу, чтоб мы всегда были вместе.
О-о, это было бы замечательно! Пойдем как ты есть, в новом платье. Чудесно!
А если меня накажут?
Ну вот видишь, испугалась!
А ты хотел бы, чтобы я пошла с тобой?
Ты еще спрашиваешь?!
Знаю, но хочу, чтобы ты сам сказал мне это. Может, скоро так и будет!
Скажу тебе так же, как сказал Лиляне. Если тебя отпустят, иди только в наш отряд!
Мы всегда думали, что отправимся в горы вместе, а вот поди ж ты!.. У нас было много разговоров об организационной работе, но никогда мы не вдавались в детали. («Член центрального руководства БОНСС» прочитаю я позже о ней в воспоминаниях Гроздана Векилова.) Долг требовал от нее остаться здесь. Это было связано с душевными переживаниями, но, с другой стороны, вызывало у нее чувство гордости за доверие, оказанное ей.
Были у нас одни знакомые... Они поженились в начале войны (мы, конечно, никогда не упрекали тех, кто рано создал семью), у них родились дети, супруга совсем отошла от общественных дел, а супруг всячески старался доказать, будто наши жертвы бессмысленны. А раньше эти люди были активными коммунистами...
Та, кому посвящен этот рассказ, оставалась в Софии, где трудности были наибольшими. Одно меня немного утешало: по крайней мере, ее не обременяла семья.
Почему же этот человек не идет?..
Ты так спешишь? Она положила свою руку на мою.
Нет, но... Ты ведь меня понимаешь?
Она кивнула, хотя мне и самому трудно было понять себя до конца. Два месяца я мучился из-за того, что не могу уйти в горы.
А как я рад, что жив и нахожусь здесь, в городе, где много моих друзей, и рядом с ней! Но теперь конец! Придет какой-то незнакомый человек, скажет пароль и конец всему!
Конец?
Когда я бывал с ней, то меня не покидала уверенность, что я останусь жив. Тогда я говорил: «Вера, я обязательно вернусь!» И она мне верила, верила безоговорочно. Когда же я оставался один, во мне возникала спокойная, непоколебимая уверенность в другом возврата не будет!.. Тогда я не сказал ей ничего. Только смотрел на нее, пока она не почувствовала, что нельзя больше так мучиться, и улыбнулась: «Ты обязательно вернешься, и я первая встречу тебя!»
В мыслях я пытался отдалить приход партизанского связного, но в душе росла тревога: а что, если этот человек не придет? Если я так и останусь здесь? Не может быть! Он придет.
Ты ведь мне будешь писать? Всегда, когда сможешь?
И когда не смогу тоже! Но дойдут ли мои письма?..
Мы, конечно, знали, что в горах нет отделений связи, но ведь наши товарищи говорят: «Курьеры не пришли», «Когда придут курьеры»... А носят ли они личные письма?
И я еще раз очень сильно почувствовал, как резко меняется моя жизнь. Где бы я ни был, письмо этот простой способ общения между людьми возвращало меня к своим. Теперь я буду лишен и этой маленькой а как иногда она велика! человеческой радости.
Я расставался со своим миром. С миром, в котором ничего не оставалось от меня, но оставалось столько моего!
Оставались верные друзья, мама, с которой я не имел возможности даже проститься. Наверное, мама, известие о моем уходе в горы причинит тебе сильную боль. Мама, родная мама!.. И мне хотелось взять с собой в горы все, что принадлежало мне, взять надежду на ту счастливую жизнь, которая должна наступить завтра, чтобы не напрасными оказались все эти расставания, жертвы, смерть.
Как мне хочется почувствовать себя таким, каким я был тогда!.. Я слышу голос Лиляны: «Эх, братец, вряд ли мы доживем!..» На днях прочитал письмо Свилена Русева его жене: «С радостью буду ждать тот светлый день, когда смогу обнять вас...» Дальше он пишет о дочери: «Научи ее любить наше дело так же, как любил его я!» Он написал это в тяжелые майские дни 1944 года!..
Вот он!
Я вскакиваю с такой стремительностью и проявляю этим такое нетерпение, что, возможно, даже обижаю ее. Парень ищет глазами номер дома. Делает это он очень осторожно, и я замечаю его взгляд лишь потому, что жду его. Затем он ставит велосипед у края тротуара. Когда в тишине дома раздается резкий звонок, я уже стою у двери.