А мы сонливым табак в нос сыпали, чихали те до утра, сказал Борис.
Он выглянул за дверь землянки. Черное, по-осеннему неприветливое небо тяжело висело над городом.
На улице, Вася, хоть глаз выколи. Идти вполне можно.
Они пошли рядом, держась за руки и вглядываясь в темень. Мамаев курган издали казался невероятно огромным, таинственным и страшным. Чем ближе ребята подходили к нему, тем сильнее охватывало их волнение. У самой подошвы кургана они передохнули и дальше уже не шли, а ползли.
Ракеты то и дело прорезали темноту, ярко освещая окрестность. Прижимаясь к земле, разведчики ждали, пока они погаснут.
Вдруг Борис увидел неподалеку от себя замаскированную кустами немецкую противотанковую пушку и возле нее часового.
Ишь ты, где пристроили, шепнул он, толкнув локтем Васю.
Контуры пушки и фигура часового вырисовывались на фоне ночного неба. Часовому, видно, надоело стоять на одном месте. Он то присаживался к щиту орудия, то отходил к блиндажу, где отдыхал орудийный расчет.
Запомним, сказал Борис.
Бесшумно, как ящерицы, они снова поползли вверх по склону.
На вершине кургана разведчики забрались в воронку от бомбы и, пользуясь вспышками ракет, занялись наблюдением. Высмотрев все, что могло представить интерес для командования дивизии, поползли обратно.
Спускались с кургана правее, чем поднимались, по ложбинке, обходя пушку с другой стороны. Метрах в семидесяти ниже ее Борис остановился.
Сбегай к саперам за веревкой, прошептал он Васе. Да попроси подлиннее.
Ты что задумал? удивился тот.
Мы ее, как твоего сонливого, за ногу
Повторять не пришлось: Вася все понял и словно растаял в темноте.
Время тянулось медленно. Борис уже начал опасаться, не заблудился ли его товарищ, как вдруг тот бесшумно появился рядом с ним.
Держи
Привязав к ноге, повыше щиколотки, конец веревки, Борис сказал:
Я поползу, а ты разматывай. Как подергаю тащи. Да посильнее. Понял?..
Следя за веревкой,
Вася угадывал, когда его товарищ полз медленней или быстрей, когда останавливался и снова трогался вперед.
Наконец веревка размоталась полностью. Вася ждал сигнала, крепко сжимая намотанный на руку конец. Веревка дернулась раз, другой, третий. Упершись ногами в кочку, Вася потянул ее к себе. Что-то невидимое сперва сопротивлялось, потом стало легко подаваться к нему.
Вдруг появился Борис.
Всю операцию сорвал! зло прошептал он, махнув кулаком у самого Васиного носа.
Сам же дергал! удивился Вася.
Веревка коротка оказалась, вот и дергал. Надо было тебе подойти поближе. А теперь начинай все заново
Отдохнув, Борис снова пополз к пушке. В нескольких шагах от нее, за кустом, припал к земле и стал выжидать, когда гитлеровец пойдет к блиндажу. Но тот на этот раз, как нарочно, долго не отходил от пушки, должно быть ждал смену.
Выглянула полная луна и ярко осветила курган. От неудобного положения у Бориса затекли руки и ноги. Под шинель забиралась холодная сырость, нагоняемая ветром с Волги. Наконец туча прикрыла луну, и все погрузилось во мрак.
Часовому, видно, надоело ждать. Он сердито плюнул и побрел к блиндажу.
Не мешкая, Борис юркнул к пушке, захлестнул конец веревки за ее ствол и подал условный сигнал. Но пушка не трогалась с места, так как под колеса были подложены деревянные клинья. Борис вытащил их и стал осторожно подталкивать орудие.
Сзади послышалась немецкая речь.
«Смена караула», догадался Борис и опрометью скатился вниз.
Ахтунг, ахтунг! Вер ист дас? встревоженно окликали вражеские солдаты.
Пушка рванулась с места и покатилась вниз, набирая скорость. Перепуганные гитлеровцы открыли беспорядочную стрельбу.
Грохот катившегося орудия долетел до наших окопов.
Бойцы по тревоге схватили оружие и приготовились к бою. Но, увидев перед бруствером «машину без бензина и керосина», расхохотались.
Борис четким шагом подошел к командиру роты и доложил:
Товарищ старший лейтенант, задание выполнено. Огневые точки противника разведаны. Одна доставлена как трофейная!
Наперекор стихии
После двухнедельного боя на холоде, под непрерывным дождем, этот подвал, в котором прежде жильцы складывали дрова, казался солдатам теплым и даже уютным. Они тесно уселись вокруг железной печки и завели беседу о мирной жизни. Шутили, смеялись, подтрунивали друг над другом. Грызли сухари, запивая их кипятком. Вспоминали жирные русские щи, украинские галушки, сибирские пельмени.
Только Каргин, пожилой рыжеусый боец, не вмешивался в разговор. Он молча стоял у двери, вслушиваясь в пронзительный свист ветра и шум дождя. Лицо солдата, освещенное слабым огоньком коптилки, было угрюмо и сурово: его тревожило, что не было никаких известий от семьи. Эвакуировалась ли она или осталась на месте, он не знал, а городок, в который он переехал из Астрахани за месяц до войны, уже был занят немцами.
Перед отправкой на фронт он забежал домой и наказал жене в случае чего ехать в Петропавловск, где жила его сестра.
А неужели и сюда могут прийти? взволнованно спросила тогда жена. Может, и не нужно дожидаться? Подняться и поехать?
Он ничего не ответил ей тогда: разговор перебила маленькая дочь. Вбежав в комнату, она бойко стрельнула глазами на отца, на мать и, не переводя дыхания, выпалила: