Все равно будем пробиваться. Другого выхода нет. Никто не произносил слова «окружение». Но командиры отчетливо сознавали действительное положение. И все-таки ни один из них не терял выдержки, внутренней собранности.
Два имени Ленинград и Кронштадт жили в их сознании, светили маяками в этой мрачной, непроглядной ночи.
Слова были о еде (ее почти не было), о боеприпасах (и они уже на исходе), об оружии (многие бойцы стреляли из трофейных автоматов). Но за всем этим скрывалось главное, отчаянное и, возможно, несбыточное, что катера из Кронштадта пробьются, обязательно придут к ним на помощь, что армия перешагнет смертельный рубеж, что завтра их будет больше. С этой надеждой командиры уходили к своим бойцам.
Сильный ветер подул с моря, разорвал тучи. Луна светила холодно и печально над аллеями парка полем жизни и смерти героев.
Вторые сутки
Сражавшиеся в районе Монплезира Петрухин и бойцы рот Зорина, Труханова и Федорова пытались узнать обстановку.
Разведчики предпринимали отчаянно смелые попытки прорваться к Фабричной канавке. Ведь оттуда, со стороны Ораниенбаума, десантники ждали бойцов 8-й армии.
Вылазки разведчиков стоили больших жертв. Погиб Владимиров, не вернулся Музыка
Измотанные, голодные десантники помогали тяжелораненым, перетаскивали их поближе к Монплезиру, где, казалось, огонь был слабее.
Где-то у Самсоновского канала снова и снова вспыхивали огни автоматных очередей. И в Александрии бились моряки. Матросская «полундра» и «ура» свидетельствовали: там шли в атаку десантники.
Было еще совсем темно, когда за Монплезиром раздались взрывы. В течение нескольких минут один за другим легли четыре вражеских снаряда.
Круташев и Павел Добрынин лежали в траншее у западной Воронихинской колоннады.
Готовят атаку сквозь зубы произнес Иван Круташев. Не выйти Петрухину. Как ребята подниматься будут?..
Павел не видел лица своего командира, не слышал голоса, в котором звучали тревога и боль. И когда Иван Круташев положил свою руку на плечо Добрынина, тот почувствовал, как в нем поднимается ярость, желание мстить.
Он понял жест командира.
Я пойду. Заткну глотку этой пушке!
Добрынин пополз, держа наготове гранаты. В зубах нож, подарок мальчика из Кронштадта. Путь его лежал к Большому дворцу, откуда било орудие. Несколько метров прополз благополучно, цепляясь за выбоины, кучи битого камня. За деревом сверкнула вспышка. Павел упал. Через секунду он увидел, как метнулось за соседнее дерево что-то большое, длинное.
«Немец», успел подумать Павел и кинулся вслед за ним.
Тяжелая немецкая пушка замолчала. Гранаты, которые Павел бросил, сделали свое дело. Застыли на земле тела артиллеристов.
Горели, гулко взрываясь, ящики с боеприпасами. Павла контузило.
С трудом полз он обратно, все в нем дрожало. Обессиленный, он все искал и искал свою финку, которую потерял по дороге.
Финка Мальчонка ведь подарил в Кронштадте Где она? твердил он.
Успокойся, Павел. Найдешь другую. Круташев громко кричал, ибо Павел не слышал, что говорил ему командир. Молодец! Заткнул-таки глотку немецкой
Теперь фашисты били по Монплезиру минами. Рассветало. Наступало утро второго дня боя.
Петрухин понимал, что оставаться больше в Монплезире нельзя.
Папаша!
окликнул он уже немолодого, призванного из запаса бойца.
Это был Николай Васильевич Баранов. Он и впрямь годился в отцы морякам рождения двадцатого двадцать первого годов. Воевал в империалистическую, в гражданскую. Видно, потребовались России и старшие ее сыны. Баранов стреляет не торопясь, бьет врага без промаха.
Здесь я, негромко отозвался Николай Васильевич.
Накроет нас немец, надо переходить в другое место. Думаю насчет во-он той горки. Ее Шахматной зовут. Успеть бы раненых туда перенести Ты как скажешь?
Баранов неторопливо произнес:
Возьму с собой Леонида Бондаренко и еще двух ребят. Здесь недалеко. Проверю, нет ли там чего Леонида пришлю с ответом. Пусть ребята прикроют и с богом Переберетесь в Шахматную, будешь оттуда командовать
Петрухин уходил из Монплезира последним. Здесь оставались только те, кто умер в эту ночь от ран.
Сырой туман полз по траве. «Шахматная гора», сложенная из глыб дымно-сизого туфа, казалась порождением этого тумана. Мокрая трава холодила лицо переползавшего на свой новый КП Петрухина.
В мирное время, когда вода спадала по сливным щитам, струи ее скрывали грот в основании фонтана. Сейчас вход в пещеру обнажился. Зелено-бурые камни вели туда.
Первый луч солнца осветил металлических драконов и орла на вершине «Шахматной горы».
Кто-то весело окликнул Андрея Федоровича. Это был неунывающий политрук Миша Рубинштейн. И Вадим Федоров здесь.
Петрухин внезапно заметил, что голос Рубинштейна звучит неестественно громко. Догадался: немцы перестали стрелять. Странная тишина. Не к добру это. И вдруг откуда-то сверху послышался женский грудной голос. Он вел под гитару мотив старой песни:
Концерт для нас устроили, самодеятельность!..
Так же неожиданно, как началось, пение прекратилось. Щелкнуло что-то, заскрежетало, и резкий голос раздольно и громко произнес: