Вывод: из истории России можно вычленить специфическую форму исторической реализации историопластику, управление которой требует особой позиции-Над. Не следует забывать, что историопластика это не судьба, а интеллектуальный конструкт, особая операция, которая может служить и инструментом дискредитации русской истории (что и происходит в русофобских доктринах), и средством усиления русской мощи.
Глава 3 Попытки реализации моделей управляемого развития: отклонения от норматива
Большими ПроцессамиВстреча со смертью бывает крайне полезной для выживших. Россия выжила и потому вправе рассмотреть эти проекты хладнокровно. В качестве учителя враг часто оказывается полезнее сочувствующего.
Мы не будем касаться фактического материала и интерпретаций фундаментальных проектов их понимание требует особой контрафлексивной логики , позволяющей увязать взаимно несовместимые модели и интерпретации в единое целое. Как и любая историческая эпоха, они не могут быть однозначно отражены существующими средствами мышления. Нас интересуют не реконструкции, а извлекаемые из их истории принципы и инструменты, которые можно использовать для осуществления волюнтаристского Перехода, сравнение не теорий, а реальных проектов и при том только в одном аспекте: как три варианта выхода из обусловленности Сознания культурными факторами.
Революция модерна это следствие отстраненности взгляда на Культуру, взгляда с удаленной дистанции. Абсолютная основа культурных нормативов религия уже была вытеснена на периферию интеллектуальной жизни Европы. Культура стала автономной и начала восприниматься как принудительный диктат необоснованных норм.
Альтернативные проекты были предчувствием наступления эпохи Технологий. Культура готовилась передать Технологиям свою доминирующую роль.
В основе того, что мы сейчас называем «либеральным проектом», лежит представление о спонтанном развитии общества, определяемом правильно выстроенными законами нормативами политического и экономического поведения. Правила стабильны: «Демократия это процедура». Этот тип управления обществом на основе правил, норм, законов принято называть нормократией. Нормы не требуют волевого вмешательства, функционирование общества должно в идеале происходить в автоматическом режиме. На самом деле для работы такой «нормативной машины» необходимо «топливо» спонтанная активность населения. Эта активность обеспечивается принципом «что не запрещено, то разрешено», защитой определенных «прав человека» (под которыми кроется тезис о равноценности различных форм поведения) и нормативами политической активности, принявшими форму представительской демократии. Как показал исторический опыт, такие общества оказались достаточно эффективными в плане обеспечения спонтанного техногенеза, но заплатили за это секуляризацией и резким снижением уровня культуры. Отрыв культуры от ее религиозных оснований поставил под сомнение абсолютность культурных норм, управляющих поведением. Определенную часть интеллектуальной элиты такое спонтанное развитие вне ценностных и религиозных координат не устраивало и ответом явилось появление двух альтернативных проектов коммунистического и национал-социалистического.
По отношению к победившему (как мы сейчас видим, временно победившему) либеральному проекту коммунизм и фашизм представляются отклонениями от нормативного хода европейской истории последних двух столетий. Какие бы идеологические конструкции ни лежали в основе этих проектов, с российской историопластикой их роднит неприемлемость предопределенности исторической траектории. Внутренним мотивом и модифицированного Россией коммунизма, и превратившейся в германский национал-социализм идеи Третьей империи было стремление вырваться из обусловленности исторического процесса, стремление занять позицию осознанного управления историей.
Западный путь развития, при всей его концентрированности, представляется точно определенным начальными основаниями, «культурной ДНК». Противоречия двух антагонистических начал христианского вероучения и юридического принципа абстрактных прав и отношений достаточно для фатального последовательного развертывания культурных, государственных и экономических форм западного образца. Христианская свобода сковывается и подменяется юридической принудительностью, порождая фундаментальные основания европейского развития и возможные формы их реализации. Идея правила, будучи спроецированной на исторический процесс, ведет к представлению о фатальной предопределенности хода истории. Рефлексия над этой фатальностью отразилась в западных учениях о закономерной смене исторических стадий (формаций) от марксизма до мрачных футуристических фантазий о конце истории раннего Фукуямы. На историю проецируется либо образ неумолимых законов небесной механики (отсюда формационные доктрины), либо образ более вариативного, но протекающего в заданных пределах развития живого организма (отсюда циклические модели). Но именно в Европе как реакция на осознанную заданность (не забудем тезис «свобода есть осознанная необходимость») и родились в XIX веке проекты освобождения от, как тогда говорили, «стихийности», ставшие предшественниками и коммунизма, и национал-социализма. Интересно, что даже идеи иной формации, другого способа организации жизни в комплексе марксистских утопий маскировали это стремление выйти за рамки европейской культурной автоматики утверждением о коммунизме не как об иной, а как об исторически неизбежной, следующей стадии развития. Хотя в марксизме уже присутствовала мысль об освобождении от законов: