но развѣ не любопытно, что онъ вкладываетъ въ его уста свои подлинныя чувства и слова? Одинъ примѣръ мы только-что привели; вотъ другой. Городовъ настроили? идіоты!? говоритъ Савва про людей, и позднѣе еще разъ повторяетъ: потомъ, дядя, мы сожжемъ ихъ города! (IV, 228 и 255). A въ своемъ прекрасномъ разсказѣ Проклятіе звѣря Л. Андреевъ повторяетъ уже отъ себя: онъ сожжетъ ихъ города.? Кто?? Тотъ, кто захочетъ правды. И наступитъ время, когда ни одного города не останется на землѣ. Быть можетъ, не останется и человѣка Повторяю еще разъ: Л. Андреевъ не стоитъ за Саввой, но въ высшей степени характерны эти совпаденія, показывающія намъ, что и для Л. Андреева человѣкъ бываетъ средствомъ. Характерно однако и то, что эта мысль является у Л. Андреева слѣдствіемъ только великаго отчаянія, великой тоски отъ окружающаго насъ зла, ужаса, страданій. Быть можетъ, еще болѣе характерно, что слѣдствіемъ этого же великаго отчаянія являются діаметрально противоположныя мысль и чувство Маруси изъ драмы Къ звѣздамъ.
Въ этой драмѣ передъ нами снова стоятъ лицомъ къ лицу два человѣка разныхъ воззрѣній на смыслъ человѣческой жизни: для Маруси? цѣль въ настоящемъ, живой и страдающій человѣкъ не можетъ служить для нея средствомъ; для Сергѣя Николаевича человѣкъ есть только средство, а цѣль лежить въ далекомъ будущемъ даже не человѣчества, а всей вселенной? таково его пантеистическое міросозерцаніе. Столкновеніе этихъ двухъ убѣжденій? центральный пунктъ всей драмы. Пользуюсь случаемъ остановиться на одномъ легко возникающемъ недоразумѣніи, связанномъ съ признаніемъ цѣли въ настоящемъ. Причинно-обусловленный рядъ можетъ разсматриваться нами, какъ рядъ телеологически-обусловленный; человѣческое я является въ каждый данный моментъ пунктомъ пересѣченія причины и средства, слѣдствія и цѣли? объ этомъ у насъ была уже рѣчь выше. Съ этой точки зрѣнія цѣль лежитъ въ каждомъ данномъ моментѣ, цѣль лежитъ въ настоящемъ; но это значитъ только, что объективной цѣли въ будущемъ нѣтъ. Отсюда далеко еще до умозаключенія, что разъ цѣль въ настоящемъ, то мнѣ нѣтъ никакого дѣла до будущаго; нѣтъ, ни отъ прошлаго, ни отъ будущаго человѣкъ не можетъ и не долженъ отказываться. Объективной цѣли мірового процесса нѣтъ, но у меня есть мои субъективныя цѣли? и я буду стремиться къ ихъ достиженію. Именно на этой точкѣ зрѣнія стоялъ все время Михайловскій, проводя свою теорію субъективнаго антропоцентризма; одно это служитъ достаточнымъ указаніемъ на совмѣстимость такого міровоззрѣнія съ общественными идеалами. Поэтому работающая для будущаго революціонерка Маруся вовсе не расходится этимъ съ теоріей цѣли въ настоящемъ, такъ какъ будущее это намѣчено ею же, это будущее? ея субъективная цѣль. Бываютъ, конечно, такіе мѣщане отъ революціи, какъ Анна или Верховцевъ, къ которымъ въ этой своей драмѣ Л. Андреевъ относится такъ недружелюбно, для которыхъ революція простое ремесло и которые черезъ головы людей смотрятъ только въ будущее человѣчества при его достиженіи земного рая. Бываютъ люди, которые смотрятъ еще дальше, которыхъ интересуетъ не будущее человѣчества, а будущее вселенной; таковъ Сергѣй Николаевичъ. Противъ его точки зрѣнія возразить ничего нельзя? такая точка зрѣнія возможна и несокрушима никакими логическими аргументами; но это точка зрѣнія не человѣческая, а сверхъчеловѣческая, отъ которой когда-то съ одинаковымъ негодованіемъ отворачивались и Профанъ Михайловскаго и Иванъ Карамазовъ Достоевскаго.
Сергѣй Николаевичъ отрѣшился отъ земли и ея интересовъ; въ своей горной астрономической обсерваторіи онъ живетъ за предѣлами предѣльнаго Тамъ внизу, на землѣ идетъ кровавая революція, въ которой принимаютъ участіе его дѣти; Николай, его сынъ, раненъ и брошенъ въ тюрьму и не сегодня-завтра будетъ разстрѣлянъ; а онъ, сходя со своей астрономической вышки, удивленно спрашиваетъ: развѣ тамъ еще убиваютъ? Развѣ тамъ еще есть тюрьмы? Но если даже и разстрѣляютъ его сына? что за бѣда? Въ мірѣ? говоритъ онъ? каждую секунду умираетъ по человѣку, а во всей вселенной, вѣроятно, каждую секунду разрушается цѣлый міръ. Какъ же я могу плакать и приходить въ отчаяніе изъ-за смерти одного человѣка? Изъ этого міра, гдѣ люди страдаютъ и умираютъ, онъ ушелъ въ свою обсерваторію и тамъ отсиживается отъ жизни; онъ не можетъ понять мірового зла и предпочитаетъ просто закрывать передъ нимъ глаза и искать смысла въ міровой жизни. Смерть, несправедливость, несчастья, всѣ черныя тѣни земли? вотъ суетныя заботы,? говоритъ онъ; онъ ищетъ спасенія отъ нихъ въ мірѣ объективнаго. Я думаю обо всемъ,? говоритъ онъ.? Я думаю о прошломъ, и о будущемъ, и о землѣ, и о тѣхъ звѣздахъ? обо всемъ. И въ туманѣ прошлаго я вижу миріады погибшихъ;
и въ туманѣ будущаго я вижу миріады тѣхъ, кто погибнетъ; и я вижу космосъ, и я вижу вездѣ торжествующую безбрежную жизнь? и я не могу плакать объ одномъ Жизнь, жизнь вездѣ. Сейчасъ, въ эту минуту? да, въ эту минуту!? родится кто-то такой же, какъ Николай, лучше, чѣмъ онъ? у природы нѣтъ повтореній Для того, чтобы достичь высотъ такого объективизма, нужно сначала атрофировать въ себѣ все человѣческое; послѣ этого объективизмъ становится неуязвимъ ни логически, ни психологически. Но это не мѣшаетъ намъ, вслѣдъ за Иваномъ Карамазовымъ, чувствовать къ такой сверхъ-человѣческой точкѣ зрѣнія полнѣйшее отвращеніе, какое и чувствуетъ къ ней Маруся: я не могу уйти отъ земли,? говоритъ она,? я не хочу уходить отъ нея: она такъ несчастна. Она дышетъ ужасомъ и тоской? но я рождена ею и въ крови моей я ношу страданія земли. Мнѣ чужды звѣзды, я не знаю тѣхъ, кто обитаетъ тамъ. Какъ подстрѣленная птица, душа моя вновь и вновь падаетъ на землю И какъ противъ врага идетъ Маруся противъ Сергѣя Николаевича: я нашла, я знаю теперь, что я буду дѣлать,? говоритъ она.? Я построю городъ и поселю въ немъ всѣхъ старыхъ, всѣхъ убогихъ, калѣкъ, сумасшедшихъ, слѣпыхъ. Тамъ будутъ глухонѣмые отъ рожденія и идіоты, тамъ будутъ изъѣденные язвами, разбитые параличемъ. Тамъ будутъ убійцы, тамъ будутъ предатели и лжецы и существа, подобныя людямъ, но болѣе ужасныя, чѣмъ звѣри. И дома будутъ такіе же, какъ жители: кривые, горбатые, слѣпые, изъязвленные, дома? убійцы, предатели. Они будутъ падать на головы тѣхъ, кто въ нихъ поселится, они будутъ лгать и душить мягко. И у насъ будутъ постоянныя убійства, го-лодъ и п-лачъ; и царемъ города я поставлю Іуду и назову городъ: Къ звѣздамъ! Этотъ городъ Маруси мы знаемъ; уже давно Л. Андреевъ обрисовалъ намъ его въ разсказѣ Стѣна И какъ ни ужасно жить въ этомъ городѣ, гдѣ собрано воедино все міровое зло, гдѣ соединена въ одно цѣлое вся та безсмыслица жизни, изъ которой всѣ мы жаждемъ выхода,? но лучше жить въ этомъ городѣ и медленно погибать отъ вида безсмысленныхъ человѣческихъ страданій, чѣмъ уйти въ горы къ Сергѣю Николаевичу и жить его вѣрою въ неизвѣстнаго друга, отдѣленнаго отъ насъ безконечностью пространства и времени. Лучше плакать вмѣстѣ съ матерью и съ невѣстой надъ безсмысленно разбитой молодой жизнью Николая, чѣмъ утѣшаться вмѣстѣ съ Сергѣемъ Николаевичемъ, что вотъ въ эту же минуту рождается кто-нибудь лучшій его сына, что сынъ его безсмертенъ: онъ въ тебѣ, онъ въ Петѣ, онъ во мнѣ? онъ во всѣхъ, кто свято хранитъ благоуханіе его души И во сколько разъ прекраснѣе, во сколько разъ человѣчнѣе тотъ моментъ Жизни Человѣка, когда послѣ смерти сына Человѣкъ бросаетъ свое безплодное проклятіе судьбѣ; во сколько разъ человѣчнѣе и прекраснѣе тотъ невольно приходящій на память? сопоставленіе это было уже сдѣлано критикой? отецъ Илюши (въ Братьяхъ Карамазовыхъ), который въ отвѣтъ на слова своего умирающаго мальчика: какъ я умру, то возьми ты хорошаго мальчика, другого назови его Илюшей и люби вмѣсто меня? можетъ только разразиться рыданіями и проскрежетать: не хочу хорошаго мальчика! не хочу другого мальчика! аще забуду тебѣ, Іерусалиме, да прилипнетъ И упавъ на колѣни, онъ начинаетъ рыдать, какъ-то нелѣпо взвизгивая И насколько эти нелѣпыя взвизгиванія человѣчнѣе и прекраснѣе возвышенныхъ самоутѣшеній пантеиста-астронома!