Одну зиму, когда никаких особых дел у меня не было, я подрядился присматривать за стадом коров к приятелю-скотоводу и с тех пор по опыту знаю кое-что о том, чем живет и дышит животноводческая ферма и какие у нее больные места. Я надеялся как выяснилось, зря, что на ферме смогу спокойно поразмышлять в тиши. Это было небольшое побочное хозяйство на выпасах по плоскогорью, в нескольких километрах в стороне от главной фермы.
Мои подопечные семьдесят три дородные дамы в интересном положении и ветеран-мерин с мозолями на бабках были далеко не в лучшей форме. Точнее, среди них были почти доходяги. Для их прокорма было заготовлено сколько-то лесного сена, но оно порядком подгнило и промерзло, так что нам пришлось завезти на скотный двор сколько-то тонн комбикорма, немного овсяной крупы, несколько кип люцерны и витаминизированную соль для повышения усвояемости. Почти каждое утро я устраивал своим питомцам побудку и дважды в день проводил усиленное питание. Раздача гостинцев сопровождалась катавасией: коровы покорежили сани, оттоптали мне ноги и раз напугали мою лошадь так, что она понесла. Сами они все время попадали в чудовищные переделки, и я понял, что движущая пружина и главный смысл жизни пастбищной коровы это страсть к церемониалу. Она живет мечтой о том дне, когда ей удастся вскарабкаться хотя бы еще на одну ступеньку общественной лестницы, и вся ее жизнь проходит в борьбе, чтобы отстоять столь трудно завоевываемый социальный престиж. Царицей всей инвалидной команды была алчная и вредная эротичка, огромная коровища, бесцеремонно забиравшая себе все, что приглянулось. Остальные отдавали все беспрекословно или тут же получали взбучку. Дорогу она уступала только Блэки моему мерину и мне, да и то лишь потому,
что знала, что мы существуем всецело для того, чтобы ее обслуживать.
Когда у коровы есть теленок, ее престиж повышается. Доплановые нагульные телята, отцом которых был приблудный соседский бычок, начали появляться на свет с начала марта. Первый родился мертвым либо умер в ту же ночь. Следующий был для нас полнейшей неожиданностью. По виду матери никак нельзя было это заподозрить. Я отыскал ее по следам в еловой роще и только тут обнаружил теленка, которого и перенес в послеродовое отделение загон за лошадиным сараем. Все будущие матери тут же столпились у забора. Во время продолжительного и оживленного визита воздух на скотном дворе сгустился от зависти и гудел от советов и ревнивых замечаний. Когда мать призывно застонала, приглашая новорожденного «к столу», воцарилась мертвая тишина. Теленок встал с охапки сена на шатучие ножки и храбро сделал первые шаги в сторону матери. В публике буря восторга! А я обнаружил, что уже два часа подряд, не слезая, сижу на заборе.
Через несколько недель, когда от меня хотя бы пахнуть стало, как от пастуха, я оставил коров на попечении мерина и отправился к Старому Джо пропустить пивка.
Ну как, по душе с коровами возиться? спросил он.
Не скажу, чтобы я был в них влюблен, ответил я, но признал, что они не глупее лошадей и к тому же украшают ландшафт.
К этому времени я уже свел тесное знакомство с куницей, с единственной оставшейся по соседству белкой, с двумя ласками, пятью канадскими сойками, несколькими гаичками, лосем, воробьиным сычом, но не встретил ни одной мыши и землеройки. Койоты закатывали рулады по утрам и вечерам почти ежедневно. Куда бы я ни ехал, я поднимал из травы в среднем по три куропатки на километр верный знак, что осенью их будет уйма. Было похоже, что и коровы чувствуют себя неплохо, так как они все время дрались друг с другом. В лазарете за лошадиным сараем постоянно отлеживались одна-две потерпевшие.
Скоро пооботрешься, сказал Джо. Корова что овца, только больше, хитрее и настырнее. А захворает пихни ей табаку и как рукой снимет.
Около 1946 года охотнадзору пришлось вплотную заняться волками почти на всех мясооткормочных выгонах. Благодаря бурному росту поголовья лосей волки неуклонно размножались, но после массового падежа сохатых в морозную зиму остался большой избыток волчьего населения. Скотоводы, как могли, защищали свое добро, но ловить волков умеют немногие, так что их меры большей частью сводились к проверке волчьей смекалки. Премию за убитого волка подняли до сорока долларов, но и этот ветхозаветный прием мало помогал.
Наш участок в те годы простирался от Бауропского заповедника до тихоокеанских пастбищ, прихватывая здоровущие куски к северу и югу. Проселков было мало, да и те зимой непроезжие, а финансов не то что на самолет на текущие расходы не хватало. Объезжать все заповедные уголки и глухие урочища было для меня самым что ни на есть разлюбезным делом, и поэтому не могу сказать, что очень удивился, когда в конце концов поступило разъяснение, что я отнюдь не обязан лично посещать всех до единого. Территория у нас была, конечно, неохватная, но мы, как могли, «на живую нитку» подлатали все имевшиеся малоэффективные, малосимпатичные и общеизвестные средства ловушки и капканы да пустили в ход стрихнин и цианистый калий. Не успевали мы справиться с одной стаей, как на ее место вкатывалась следующая. Мы держали их в оцеплении, хотя одна стая из десяти волков просочилась и подошла на шесть километров к Кенелю.