Когда Липранди обратился к нему, не пожелает ли он посмотреть редуты, отнятые у союзников, Меншиков внешне с большой готовностью отозвался:
Непременно, непременно посмотрю! и помахал слегка плёточкой около правого глаза своего тихоходного коня, чтобы он прибавил ради такого предлога рыси.
Но вопрос, овладевший им, продолжал торчать в нём и требовать ответа.
Первый редут, с которого начали осмотр, удивил Меншикова высотой и крутизной холма, на котором он был построен. Когда же узнал он от Липранди, что своих азовцев вёл на приступ лично Семякин, князь нелицемерно расцвёл, поздравляя угловатого командира бригады.
Где вы получили образование? спросил он Семякина.
В академии генерального штаба, ваша светлость, несколько выпрямился сообразно с требованием момента Семякин.
А-а!.. Вот видите, да генерального штаба! Я почему-то именно так и думал, пристально и благосклонно оглядывал его Меншиков.
Теперь ему показалось вдруг, что он нашёл решение своего вопроса.
Успех этого дня принадлежит совсем не щёголю Липранди, а вот этому генерал-майору, такого невзрачного вида, но академику и имеющему большой уже военный опыт, которого, между прочим, не имел никто из его адъютантов.
Дело было в том, что в последние дни он начинал уже склоняться к мысли о главном штабе, так как был уже назначен главнокомандующим армиями Крыма звание, которого официально он не имел раньше. Но он затруднялся найти себе начальника штаба. И вдруг именно здесь, на холме Канробера, ему показалось бесспорным, что более подходящего на эту должность, чем бригадный генерал Семякин, он не найдёт.
Он подробно расспросил Семякина о его прежней службе. Он сознавался самому себе, что несколько отстал от современных требований, как вождь сухопутных армий, что помощь в этом нужна была ему, конечно, а перед ним был боевой генерал-майор, как оказалось, речистый, несмотря на свою угловатость, и, видимо, деловой.
Решение взять Семякина в начальники своего будущего штаба зрело в Меншикове, когда он поднимался на холм и входил в редут. Но вот он увидел груды тел убитых турок и солдат-азовцев, поморщился и сказал Липранди тоном приказа:
Закопать надо!
Если, ваша светлость, нас не вздумают ночью выбить отсюда, то завтра же закопаем, ответил Липранди.
Этот ответ не понравился князю.
Выбить?.. Как так выбить отсюда? повысил он голос. Нет-с, этих редутов уступить нельзя! Я прикажу придвинуть сюда к ночи бригаду драгун.
Сам я тоже останусь здесь, в Чоргуне, здесь и на будущее время будет моя штаб-квартира Нет, редутов этих мы никому не отдадим!.. Мы можем их не занимать сами, это другое дело. Но все трупы из них вынести и закопать непременно.
Поглядев ещё раз на убитых, он спросил вдруг Семякина:
А если бы в редутах сидели не турки, то как вы полагаете, были бы они взяты?
Они потребовали бы тогда гораздо больше жертв с нашей стороны, но всё-таки были бы взяты сегодня, очень твёрдо ответил Семякин, и Меншиков вышел из редута, также очень твёрдо решив, что начальник его
будущего главного штаба им счастливо найден, но счастливый случай захватить с боя Балаклаву потерян, потому что едва ли можно уж было теперь надеяться встретить на ответственных местах укреплённой линии союзников турок.
Он остался действительно ночевать в Чоргуне, в первый раз на целый месяц не на бивуаке, а в доме, какой его адъютанты нашли более удобным. А на другой день по его приказу из Севастополя произведена была вылазка двумя полками Бутырским и Бородинским на Сапун-гору. Полки эти должны были поддержать отряды Липранди и Жабокритского, чтобы выбить корпус Боске с Сапун-горы. Но вылазка не удалась, и оба полка вернулись в Севастополь с большими потерями. Боске же с этого дня начал усиленно укрепляться.
Однако отобрать редуты на холмах, которые Меншиков приказал на картах обозначить, как «Семякины высоты», союзники тоже не покушались.
7
Спасшегося от смерти благодаря только быстроте бега своей лошади Кардигана обвиняли в том, что он позорно бросил свой отряд и бежал с поля сражения гораздо раньше, чем его кавалерия доскакала до русских орудий.
Его отставили от командования лёгкой конной бригадой, впрочем, ему уж некем было и командовать.
Лорд Лукан, травимый газетами, вынужден был просить, чтобы наряжена была комиссия для расследования его действий в этом злополучном для англичан сражении.
Правительство спешно снимало полки из гарнизонов Мальты, Корфу, Пирея, Дублина, Эдинбурга; их сажали на пароходы и отправляли в Крым; но газеты не удовлетворялись этими мерами, они писали, что это только капли на горячий камень. И это писали те же самые журналисты, которые за месяц до того уверяли английскую публику, что Севастополь совершенно картонный город и рассыплется при первых же залпах английских пушек.
Необычное волнение и в Париже вызвали депеши об успехе русских войск под Балаклавой. Как ни старался братец Наполеона граф Морни сохранить спокойствие на бирже, она отозвалась на это событие понижением курса почти на франк.
Издатели иллюстрированных журналов, заранее заготовившие рисунки Густава Доре и других известных тогда художников, изображающие величественный приступ французских войск, отчаянный штурм и взятие Севастополя, конфузливо спрятали эти иллюстрации в долгий ящик.