Нет. Такие встречи не забываются. Я помню каждую черточку, каждое слово. Надо учесть к тому же особенность стариковской памяти: сквозь нее, как сквозь редкое решето, процеживается то, что произошло вчера, и очень крепко, как говорится, железно удерживаются события детства, юности. Мне было шестнадцать лет Все вокруг бурлило Но знаете что? Давайте сперва пообедаем. Потому что, если уж вам хочется послушать, я начну издалека. Самым любопытным в моей биографии я считаю то, что на перевале истории два разных человека боролись за душу парня-белоруса, родившегося вот в этих местах.
Вы местный? удивился я.
Километров пятнадцать не доехали до моей Соковищины.
Пареньку шел четырнадцатый год, но мать по-прежнему, как в детстве, называла его Пилипок. А все односельчане Жменька. Это не прозвище, а настоящая фамилия, в Соковищине полдеревни Жменьков. Чтобы различать, одних называли солидно: дед Томаш, Ганна Параскина. Другим давали прозвища: Тихона Жменьку, Пилипкиного дядю, вся волость знала под кличкой Японец. Назови в соседней деревне его настоящую фамилию или имя не знают, скажи: «Японец» каждый, и стар и млад, поймет. А у него, Пилипка, фамилия превратилась в кличку. Скажут: «Жменька» и всем понятно, что речь о нем, старшем сыне Рыгора, оставшемся за хозяина, когда отца в прошлом году взяли на войну. Может, потому так ласково называли его старшие, что был он небольшого роста, веснушчатый, а до работы охочий. Старался не отставать от взрослых. Дядя Тихон, Японец, приглядывавший за хозяйством брата, частенько говорил:
Пилипок, не бери на пупок. Надорвешься. А нам с тобой, брат, еще трудиться и трудиться. Пока царь русский и царь немецкий снова снюхаются, сколько крови солдатской прольется! Когда твой батька воротится, один бог знает. А нам надо и своих малышей кормить и армию.
Дядю Тихона считали по всей округе чудаком. Вернувшись с японской войны хромым, он не рвался на работу в поле. Однако жил небедно, «имел талант» мастер был на все руки: коновал, лекарь, сапожник да и в машинах знал толк. За свою работу Японец брал по-божески. Твердую цену назначал только за шитье сапог да за ремонт ружья; за лечение коровы или коня кто сколько даст. А когда лечил людей, то и совсем отказывался от платы: «грешно наживаться на людской болезни».
У Пилипка были младшие брат и сестра. Но мать больше, чем младшеньких, жалела его. Порою даже неловко становилось ему от материнских забот и нежностей. Перед людьми неловко.
Принесет мать обед в поле:
Отдохни, Пилипок, а я попашу за тебя.
Земля песок и камни.
Босые ноги набьешь горят подошвы. Все тело ломит. Если соседи близко не пахали, Пилипок соглашался. Ляжет тут же уснет. Проснется солнце садится, а мать все пашет. А то, бывало, вместо матери у нее и других забот невпроворот дядя Тихон за плугом ковыляет. Тут сквозь землю готов провалиться со стыда. Хозяин, а полдня проспал.
Через год, осенью пятнадцатого, война пришла и в эти места. Потрепанная в Польше русская армия откатывалась на восток. Потянулись и телеги беженцев. Их деревню тоже гнали в тыл рассказывали ужасы о немецких зверствах. Но Японец отказался ехать: он уже был на одной войне и не больно верил тому, что писали газеты.
Пилипку хотелось уйти вместе со всеми беспокойная мальчишечья душа рвалась в далекие, неведомые края. Но мать держалась за деверя-грамотея: за ним как за каменной стеной. Поехал бы он, и она ни на шаг не отстала бы. Тихон остался. И она не тронулась с места.
Лучше уж, сынок, убеждала мать Пилипка, умереть на своей земельке.
Да и Пилипка охватывал страх, когда начинал думать, что он очутится на чужбине без дяди, который все знает и все умеет.
Не одни они остались. Остались все, у кого не на чем было ехать, у кого, как говорится, ни коня ни вола.
Когда фронт приблизился, решили, как советовал Японец, переждать лихо в лесу. Выехали из деревни с лошадьми, коровами, свиньями. Только кур не успели всех переловить. Забрались в самую лесную чащу, шалаши построили. День сидели, два, неделю, а вокруг все гремит и гремит, то с одной стороны, то с другой. А потом орудийный гул утих, но пулеметная и винтовочная стрельба все еще слышалась у самой их Соковищины. Начались дожди. Дети стали хворать. Пошел Японец в разведку. Целый день не возвращался. Жена его, дети, мать Пилипка и другие бабы подняли шум на весь лес: погиб человек, без которого, знали, жить будет еще тяжелее. Но под вечер Тихон Жменька приковылял невеселый. Он принес печальную весть: немецкий фронт остановился возле самой их деревни, в какой-нибудь версте, не больше, вдоль речки. И хотя Соковищина по эту сторону, под немцами, но они никого в прифронтовую деревню не пускают, да и хат много сгорело.
Не выгнали свои, так немцы гонят.
Бабы заголосили. Но дядя Тихон их успокоил:
Отбился я кое-как от ихних офицеров. Не на чем, говорю, далеко ехать. И некому. Одни бабы, дети да я, хромой. Договорились, что в Липуны переедем, займем хаты тех, кто в беженцы подался.
Липуны деревня верстах в восьми, за лесом, там было волостное управление, и туда соковищане часто ходили, знали тамошних людей. Все же недалеко, лес свой, земля своя близко, может, как-нибудь и картошку удастся выкопать без нее не прожить долгую военную зиму; хлеба не было, хлеб забрали свои власти.