Жандарм выхватил свисток, чтобы поднять тревогу, позвать на помощь, но кто-то за его спиной щелкнул затвором винтовки, и рука жандарма вместе со свистком повисла в воздухе. Он отпустил солдата и, смешно переваливаясь с боку на бок, придерживая левой рукой шашку, побежал к дверям. «Айда, браток, в эшелон! Там жандармская крыса не посмеет искать», и вся группа солдат вмиг рассыпалась, слилась с толпой.
Это происшествие поразило меня. К тому времени во мне уже было довольно сильно развито чувство солдатской солидарности, и я не мог не восторгаться смелостью незнакомых солдат. Но, приученный к воинскому порядку, уважению к старшим по чину, имея уже основательное представление о том, что такое армейская дисциплина, что вся сила войска в ней, в дисциплине, я испугался: что же будет, если на передовой солдаты вот так же перестанут подчиняться офицерам? Тогда ведь не удержишь фронта и немцы победят нас, завоюют Россию. Вместе с тем вспомнились некоторые слова Ивана Свиридовича о том, как живет народ и что он думает о войне. Удивительно: Голодушка никуда не выезжал с передовой, даже в штаб дивизии его не посылали, а все знал как живут люди, о чем думают.
На привокзальной площади ко мне несмело подошли две девочки в лохмотьях. Старшая вела младшую за руку, и та тихо попросила:
Дядечка, дай копеечку или сухарик.
Было смешно, что меня, подростка, назвали дядечкой. Но жалкий вид этих девочек тронул мое сердце. А еще больше меня взволновало то, что девочка говорила так же, как в нашей местности. Я спросил, откуда они.
Из-под Слонима мы, беженцы. Нас тут много. Мы всю зиму в палатках жили. Мерзли.
За несколько минут, пока мы стояли, девочка немало рассказала об ужасах, выпавших на долю беженцев.
Я отдал им несколько копеек, которые у меня еще оставались от скудной солдатской получки, и, понурый, с тяжелой душой, поплелся в свой вагон первого класса. На мою радость по поводу наступившей весны, необычной поездки, похвалы полковника как бы надвинулась туча. Я думал: хорошо, что мои родные не стали беженцами. Но тут же почувствовал свою вину перед матерью, перед младшими братьями и сестрами. Получалось, что я изменил им, бросил одних. Стало стыдно. Хоть жизнь моя нелегка и опасна все время на передовой, однако ни одного дня я не голодал так, как те девочки, и одежда и обувь у меня хорошие. Ишь как сапоги блестят.
Стоя у двери купе, я услышал голоса господ офицеров, которые в мое отсутствие тоже прогуливались по перрону. Они говорили о том же, что видел я на вокзале.
Солдаты развращаются в тылу, господин полковник. На фронте дисциплина держится. Близость врага поднимает боевой дух. Я верю в русского солдата, сказал Залонский.
Я приободрился. «Мой капитан все-таки лучше всех, подумал я, он всегда за солдат».
Вы оптимист, Всеволод Александрович, заметил полковник. А я вам искренно признаюсь Я инспектирую и тыловые части и фронтовые. И мне порою становится страшно, что такая масса миллионы! мужиков получила оружие и научилась неплохо стрелять. Это же стихия!
Стихией надо научиться управлять.
Дорогой капитан, стихию легко направить, когда действует одна сила и в одном направлении наша сила. К сожалению, это не так. Действуют разные силы. Я вам скажу по секрету: в последнее время во многих частях раскрыты организации социал-демократов. Государь был вынужден утвердить смертные приговоры. Вы знаете, что лидер самого воинствующего крыла русской социал-демократии они называют себя большевиками, не знаю почему вот этот главковерх, выражаясь военным языком, этих большевиков Ленин, который находится в Швейцарии, выступает за что бы вы думали? за поражение России в войне. Вы можете себе представить: русский человек выступает за поражение! Мне показывали его статью. Написана она, скажу вам, так, что людей со слабым патриотическим зарядом может вовсе разоружить.
Не клюнет неграмотный русский мужик на интеллигентскую писанину.
Вы молодой человек, капитан, но пятый год вы, безусловно, помните. Об этом
мы не должны забывать. Но я завидую вашему оптимизму. Дай бог, чтоб у нас было побольше таких фронтовиков. А то порою и офицеры раскисают. Выпьем за ваш оптимизм, Всеволод Александрович.
Мне хорошо врезалась в память беседа господ офицеров, хотя, само собой разумеется, я не все понял, о чем они говорили. Одно лишь меня поразило: фамилию ЛЕНИН я несколько раз слышал из уст Ивана Свиридовича. Он рассказывал о Ленине как о своем учителе, который многому научил его, рабочего, помог разобраться в сложной жизни. Видимо, я не все слышал или солдат не все при мне говорил, но я понял именно так, что Ленин ему, Голодушке, лично знакомый ученый человек, умный и добрый, который бескорыстно передавал свои знания простому рабочему, как, к примеру, дядя Тихон учил меня хозяйствовать или, предположим, как капитан Залонский учит меня армейской службе и прочей премудрости. И вдруг от полковника узнаю, что Ленин не просто знакомый Ивана Свиридовича, что он главный, как бы главнокомандующий какой-то неизвестной мне армии большевиков и что полковник боится и этой армии, и самого Ленина, хотя тот и живет где-то далеко, в чужой стране. (О Швейцарии я неоднократно слышал от офицеров и знал, что она не воюет и называется нейтральной, что она богата и красива.)