Тут все славяне. И православные, примирительно сказал седой офицер.
Пилипок ловил каждое слово, и хотя не все понимал, но слова запомнил хорошо. Все происходившее было уж очень необычно, и та ночь запомнилась на всю жизнь.
Нет, господа, это тот случай, о котором должна знать вся Россия. Если сведения, которые принес этот паренек, подтвердятся, уверяю вас я постараюсь
Прапорщик Докука взял из рук Пилипка вилы и ткнул ими в потолок:
Человечество было счастливо, когда воевало вот таким оружием.
Кстати, братец, как тебя зовут? ласково спросил Залонский у мальчика, взял из рук прапорщика вилы и тоже с любопытством оглядел их.
Пилип Жменька.
Как? Как?
Жменька, господа офицеры, по-русски горсточка, объяснил Докука.
Горсточка? Серьезно? Любопытно, черт возьми!
«Жменя» древнее славянское слово. Русскому высокообразованному дворянству это следует знать
Прапорщик Докука! Если вы еще раз подобным образом отзоветесь о русском дворянстве возмущенно вскочил усатый краснолицый офицер.
Господа!.. Господа!.. остановил их Залонский. Не забывайтесь, пожалуйста Ротмистр Ягашин! У вас в планшете трехверстка. Давайте лучше посмотрим, где немцы ставят батареи.
Залонский вернулся к столу, отодвинул стаканы, игральные карты. Усатый достал трехверстку, разложил ее на столе.
А ну давай, брат Жменьков, ближе, пригласил Залонский.
Пилипок не сразу сообразил, что офицер так произнес его фамилию.
Офицерские головы, седые, русые, черные, как у усатого, склонились над столом. Все вдруг стали серьезные, озабоченные и как будто встревоженные.
Водили по карте пальцами, спичками. Пилипок удивлялся, слыша, как они читают знакомые названия. Расспрашивали о Соковищине, Косяках, Паперне, сколько хат, как они расположены, глубокая ли речка, какой вокруг лес, возмущались, что карта старая, не все на ней есть. Спорили:
Это вот здесь, на высоте сто двенадцать.
Нет, господа, мальчишка говорит, что возле дороги. А дорога вот тут.
Пилипок сперва только отвечал на вопросы. А тут разрешил себе разъяснить господам офицерам, что батареи разместились не на высотах, на холмах они были бы видны, как блоха на пупе (вспомнил дядину поговорку), а укрылись в ложбинах за лесками. Рассмешил Залонского.
Да ты, брат, просто прирожденный стратег. Когда-нибудь станешь отличным бомбардиром, сказал штабс-капитан.
Сначала мальчик слушал тех, кто, склонившись над картой, говорил о военных делах иногда понятно, а иногда будто на чужом языке. А потом две вещи стали отвлекать внимание Пилипка. Во-первых, небольшая картина на стене блиндажа, над деревянным диванчиком. Он сразу же увидел ее, но было не до того, чтобы разглядывать стены, а потом случайно на ней остановился его взгляд. На картине была нарисована голая женщина. Пилипка это поразило больше, чем все, что он здесь видел. И смутило.
Он стеснялся смотреть в ту сторону, боялся,
кто-нибудь из офицеров заметит, что он все же изредка тайком на нее поглядывает неведомая сила, нечистая сила тянула его глянуть на эту срамоту.
Отвлекал внимание от офицерского разговора и прапорщик Докука. Фамилия смешная, и сам он какой-то странный. Может, потому что раненый и у него болит рука? Одни он не подошел к столу, не принял участия в обсуждении того, что сообщил Пилипок. Ходил по блиндажу, подергивал плечами, изредка кашлял и что-то бубнил себе под нос кажется, читал стихи, но какие-то непонятные, не такие, какие учил на память Пилипок (он уже две зимы ходил в школу).
Офицеры расспрашивали мальчика, какие с виду орудия тех немецких батарей, и спорили об их калибре, а Докука в это время говорил:
Затоплю камин. Буду пить. Хорошо бы собаку купить, и, вздохнув, повторял: Хорошо бы собаку купить
Пилипка эти слова удивили и даже немного рассмешили. Он не знал, что такое камин. У них говорят комин, но топят печь, а не комин. А кроме того, странное желание купить собаку. На кой черт ему на войне собака? Да еще покупать. Их, собак-то, и задаром сколько хочешь.
Штабс-капитан Залонский долго расспрашивал о болоте, о дороге, по которой шел Пилипок: сможет ли пройти кавалерия?
Пилипок начал было рассказывать про пана и мужиков, как пан хотел обмануть людей с этим болотом, а крестьяне тоже не дураки, не поддались, но вовремя спохватился, вспомнив, что офицеры тоже паны. Да и Докука помешал, спросив как будто вежливо, но язвительно:
Господа офицеры, неужто никому из вас не пришло в голову, что перед нами человек, совершивший патриотический подвиг, что он мокрый по пояс шел по болоту, а на дворе октябрь?
Остальные офицеры недружелюбно взглянули на Докуку, а Залонский засуетился, словно ему стало неловко:
Да, да, конечно и крикнул в сторону двери: Караульный! Фельдфебеля! А потом сказал Пилипку: На, брат, от простуды выпей.
Он налил чашку зеленого и густого, как мед, напитка, сунул в руки плитку в золоченой обертке: такие конфеты Пилипок видел только однажды в местечковой лавке, куда ездил с отцом еще до войны. Напиток обжег все внутри. Зашумело в голове. Шоколадку было жалко портить, очень уж она красивая. Но офицер потребовал: