Наконец Андрей вклинился в старушечью скороговорку, спросил:
Из-за чего, собственно, «слетел», при чем тут попы?
Из-за того доверительно прошептала она. Я, правда, не знаю точно. Но прижал он их в Ровно, униатов этих, в открытую назвал папскими шпионами. Ну, все же это не партизанские времена, надо быть как это политес! Да-да, не хватило политесу, дипломатичности
За дверями вдруг затихло, как перед грозой, и старушка кивнула Андрею встревоженно:
Езус Мария, идите же!
Андрей вошел и увидел Довбню, с полыхающим лицом опускавшегося в свое шаткое креслице, а затем уж попа, в сторонке, на лавке. С детства один вид священнослужителя, торопливо шагавшего по Подолу, в длинной черной сутане, с развевающейся гривой, внушал смутный страх. Здесь же на лавке сидел прилично одетый гражданин с пробелью манишки в распахе куньего ворота пальто, меховая шапочка пирожком прикрывала подбритые виски. Не знай он, что это поп, подумал бы какой-нибудь ревизор из области. Да и возраст не вязался с привычным понятием поп. Он был довольно молод, крепок на вид, с приплюснутым, как у боксера, носом.
Короче, сказал Довбня, прижмуря левый глаз, я вам, пан священник, в этом деле не союзник.
Он поднялся, горой нависая над столом, поп тоже встал ловкий, поджарый, похожий на спортсмена.
Благодарю за беседу, сдержанно обронил он и чуть заметно поднял щепоть в привычном благословении. Оставайтесь с миром, товарищ.
Да, мира и спокойствия этого нам не хватает. Прощайте.
Андрей присел на лавку, согретую попом, и некоторое время смотрел на понуро молчавшего Довбню. Сейчас, после разговора с учительницей, он смотрел на него иными глазами: с любопытством и невольным уважением. Не так уж прост, как показался вначале.
Стол дрогнул от короткого удара кулаком.
Гад, тихо, с раздувшимися ноздрями, произнес Довбня. На́сквозь я их вижу. Он растопырил пальцы. Гадючье семя. Один такой меня и выдал полицаям во время облавы. Я сдуру приюта попросил, вот так же и благословил на дорогу, а за углом меня взяли. Совестливый народ, холера им в бок, униаты бисовы. Все они из петлюровских осиных гнезд, и митрополит Стецько, и другие, бывшее офицерье И кто их всех, самостийников, только не прикармливал и паны, и пилсудчики, и австрияки, и фашисты, только бы закатоличить народ, дать дорогу иноземцу, свое вернуть вот и вся политика!
Довбня нервно зашагал из угла в угол с набрякшим ненавистью лицом, половицы ухали под его тяжелым шагом.
И завсегда рука об руку
с бандюгами этими, не разлей вода Донцовы, Мельники, Бандеры с гестаповской выучкой, на немецких харчах за самостийность дрались.
А этот зачем приезжал? вставил Андрей, чтобы как-то успокоить Довбню
А за тем же! Церкву, мол, надо открыть, народ письма пишет. Ишь как они за народ запеклювались. Заботы спать не дают. Вот! Он рывком открыл ящик стола, расшнуровав папку, вытащил пожелтевший газетный листок. Шептицкий, патриарх ихний. Послушай, божий инструктаж, в сорок первом писано. «Обратить внимание на людей, которые охотно служили большевикам духовный пастырь должен занять коллективное хозяйство иметь наготове знамя немецкой армии с вышитой свастикой на белом фоне» Обратили внимание, как же! По их доносам гестаповцы лучшую львовскую профессуру, мировые имена, у цитадели постреляли. А мужиков, кто их освободительные акции не поддерживал, бандиты на кол сажали, в одном селе двенадцать человек, на виду у жен и детей. Это они за народ болели? А пока людей стреляли, Шептицкий уже свиданку американскому агенту назначал, унюхал, чем Сталинград пахнет. А бандеровцы стали выкрадать из гестапо списки агентов для ФБР. Только бы удержаться да посадить на шею нам новых хозяев. Тоже ради народа?
Довбня остановился у окна, оперся о косяк, прерывисто дыша.
Тоже мне народные защитники! жестко подвел итог. Есть борьба за свои панские привилегии, за доступ к державному корыту! Он вытер огромным платком взмокшее лицо. Они ведь, как бежали отсюдова, в Европе не задержались, там их уже знали, «перемещенцами» сиганули аж в Канаду, под крыло ФБР, и там стали бесчинствовать против добрых людей, земляков своих, да грызться меж собой, обливать друг друга грязью, перед разведкой выслуживаться Знаешь, как их канадские хохлы назвали? Одним словом, как припечатали: гитлерчуки! Вот вся их суть
Довбня протаял пальцем лед на оконце, вгляделся пристально.
А куда он поперся, святоша, неужто к Митричу агитировать? Довбня вдруг насупился, поперечная складка прорезала переносицу. Чудно! А чего тогда ко мне приходил, раз я этих вопросов не решаю? За поддержкой? Надо же, себя заявил, открыл, как цыган карты: мол, все честно, в рукаве не спрятано. И добавил с недобрым прищуром: А для чего это, если ты по мирному делу прибыл?
Отвести подозрения, вставил Андрей и только сейчас поймал себя на мысли, что сам заражается подозрительностью в соседстве с Довбней.
А что, я об этом думал. Старшина, явно довольный, откинулся в своем креслице. Появился чужой человек кто, зачем? А так все ясно. Нейтрализовал милицию. И задержать его не имею права. И хорошо, пусть спокойно бродит, а мы с него глаз не спустим От этих святош так и жди подвоха.