Лишь намеки на ревность и соперничество. Вот и все.
Мистер Ласки, оберст ведь использовал вас? спросил шериф.
Да.
И однако, вы помните все до мельчайших подробностей. А разве вы не говорили, что Джек Руби и другие страдали чем-то вроде амнезии после того, как их использовали?
Говорил, подтвердил Сол. Я думаю, эти люди помнят свои действия как нечто случившееся во сне, если они вообще их помнят.
Примерно так же, как психически ненормальные насильственные эпизоды?
Иногда, кивнул он. В других случаях обычная жизнь страдающего психозом всего лишь сон, а по-настоящему он живет, только когда причиняет боль кому-то либо убивает. Но люди, которых использовали оберст и остальные, не обязательно страдают психозом, они могут быть просто жертвами.
Но ведь вы помните в точности, что ощущали, когда оберст владел вашим сознанием, сказал Джентри. Почему?
Сол привычным жестом снял очки и протер их.
Это особый случай. Тогда шла война. Я был всего лишь евреем из лагеря, и он не сомневался, что у меня нет шанса выжить в этой мясорубке. Ему не было необходимости тратить свою энергию и стирать что-либо в моей памяти. И потом, мне удалось бежать от оберста по собственной воле, когда я выстрелил себе в ногу и застал его врасплох
Я хотел вас еще расспросить об этом эпизоде, произнес Джентри. Вы сказали, что боль заставила оберста выпустить вас из-под его власти на пару минут
На несколько секунд, поправил Сол.
Хорошо, на несколько секунд. Но все эти люди, которых они использовали в Чарлстоне, испытывали боль, страшную боль. Хаупт он же Торн, бывший вор, которого Мелани Фуллер держала при себе в качестве слуги, потерял глаз и все равно продолжал действовать. Девочку Кэтлин забили до смерти. Баррет Крамер скатилась по лестнице, к тому же в нее стреляли. Мистера Престона Ну, вы понимаете, о чем я говорю
Да, кивнул Сол. Я много думал об этом. Так получилось, что, когда оберст был когда он был в моем мозгу иначе это не передашь, я мельком ловил кое-какие его мысли
Нечто вроде телепатии? спросила Натали.
Не совсем. Во всяком случае, это не то, что обычно описывается в литературе. Это больше похоже на попытку вспомнить утром обрывки сна. Но я уловил кое-что из мыслей оберста, когда он использовал меня для убийства того der Alte старого эсэсовца Достаточно, чтобы понять, что в его слиянии со мной в тот момент было нечто необычное. Он хотел прочувствовать все, что происходит, садистски просмотреть каждый оттенок чувственного восприятия. У меня сложилось впечатление, что обычно он использовал людей так, чтобы между ним и той болью, какую испытывала жертва, был какой-то барьер.
Вроде того, как люди смотрят телевизор с выключенным звуком? уточнил Джентри.
Возможно. Только в этом случае сохраняется вся информация, убирается лишь болевой шок. Я чувствовал, как оберст наслаждается болью не только тех, кого убивал, но и тех, кого он использовал для убийства
Как вы считаете, такие воспоминания можно стереть, уничтожить?
В мозгу тех, кого он использовал?
Джентри кивнул.
Нет. Скорее всего, они тонут примерно так же, как жертва какой-нибудь ужасной психической травмы топит свои переживания глубоко в подсознании.
Широко улыбаясь, шериф встал и хлопнул Сола по плечу.
Профессор, сказал он, вы нам только что дали ключ к тому, как проверить, что верно и что нет, кто спятил, а кто нормальный.
Неужели? удивился Сол, но понял, о чем идет речь, прежде чем Джентри, улыбаясь, ответил на вопросительный взгляд Натали Престон.
Именно так, сказал шериф. Завтра мы сможем провести этот тест и узнаем все раз и навсегда.
увидел молодую, прилично одетую пару, которая провела в дом светловолосую девочку с темными уставшими глазами. Левая рука у нее была на перевязи.
Сол ждал. Он умел ждать. Этому искусству он обучился еще юношей в лагерях смерти. В двадцатый раз он принялся обдумывать причины, объясняя самому себе, почему надо было вовлекать в это дело Натали Престон и шерифа Джентри. Объяснение выходило слабеньким, основанным на том, что он постоянно попадает в тупик, на внезапном доверии к этим двум неожиданным союзникам после стольких лет одиночества и подозрений и, наконец, на простом желании рассказать о своей судьбе.
Сол тряхнул головой. Разумом он понимал, что сделал ошибку, но в душе испытывал невероятное облегчение оттого, что рассказал, а потом и пересказал свою историю. Теперь у него были партнеры, они действовали, и это внушало Солу уверенность. Он почти безмятежно сидел в машине Джентри, довольствуясь своей ролью ждать.
Сол невероятно устал. Он знал, что усталость эта была чем-то большим, чем результат бессонных ночей и жизни на сплошном адреналине, это было болезненное изнеможение, острое, как боль в поврежденной кости, и застарелое еще с Хелмно. Утомление, постоянное и никуда не исчезающее, как татуировка на запястье, уйдет с ним в могилу, а дальше будет еще вечность такой же усталости.
Сол тряхнул головой, снял очки и потер переносицу. Нет, так нельзя. Мировая скорбь это скучно. Другие страдают от нее еще больше, чем страдаешь сам. Он вспомнил ферму Давида в Израиле, свои собственные четыре гектара, далеко от садов и полей, пикник, который они устроили с Давидом и Ребеккой незадолго до того, как он уехал в Америку. Дети Давида и Ребекки, близнецы Арон и Исаак в то лето им было не больше семи, играли в ковбоев и индейцев в каменистых оврагах, где когда-то римские легионеры гонялись за израильскими партизанами.