Мой дорогой еврей, презрительно промолвил Харрингтон, возьми хотя бы Израиль.
Что?! Сол резко повернулся и уставился на Фрэнсиса, как будто видел его впервые. Что вы имеете в виду?
Твоя любимая страна прославилась своим жестоким обращением с врагами, продолжил Харрингтон. Ее ветхозаветный девиз «око за око, зуб за зуб», ее политика выражается в непреложном отмщении, страна гордится мощью своей армии и военно-воздушных сил.
Израиль вынужден защищаться, спокойно сказал Сол.
От ощущения ирреальности этой полемики голова у него шла кругом. За их спинами последние лучи солнца освещали купол Капитолия.
Харрингтон снова рассмеялся:
Ах да, моя верная пешка! Насилие во имя самозащиты всегда выглядит симпатичнее. Так было и с вермахтом. У Израиля есть враги, не так ли? Но они были и у Третьего рейха. И не последними из этих врагов являлись те самые бездельники, которые прикидывались беспомощными жертвами, когда они стремились уничтожить рейх. Теперь же они именуют себя героями, осуществляя насилие над палестинцами.
На эту эскападу Сол отвечать не стал. Антисемитизм Харрингтона был всего лишь подначкой.
Что вы хотите? тихо спросил он.
Харрингтон поднял брови.
Просто побеседовать со старым знакомым, произнес он вдруг по-английски.
Как вы меня нашли?
Фрэнсис пожал плечами.
Скорее, это ты меня нашел, ответил он странным хриплым голосом. Представь себе мое удивление, когда в Чарлстон вдруг прибыла моя дорогая пешка, мой вечный еврей, и в такой дали от Хелмно.
«Как вы меня узнали?» чуть было не спросил Ласки, но удержался. Те несколько часов, когда они вдвоем пребывали в теле Сола сорок лет назад, создали между ними такую омерзительную близость, которую невозможно было передать словами. Сол не сомневался, что сразу узнает оберста, несмотря на разрушительное влияние времени. Вместо этого он спросил:
Вы следили за мной от самого Чарлстона?
Харрингтон улыбнулся:
Ты доставил бы мне огромное удовольствие, если бы позволил послушать одну из твоих лекций в Колумбии. Возможно, мы бы поспорили об этических принципах Третьего рейха.
Возможно, кивнул Сол. Мы могли бы обсудить относительную здравость бешеного пса. Однако пока при этом заболевании существует только один выход пристрелить собаку.
Что ж, холодно усмехнулся Харрингтон. Еще один способ окончательного решения. Вы, евреи, никогда не отличались утонченностью.
Сол вздрогнул. За спокойным голосом марионетки скрывался человек, непосредственно отдававший
приказы, по которым были расстреляны сотни, а может, и тысячи людей. Он понял, что оберст мог разыскивать его и следовать за ним из Чарлстона только с одной целью убить. Вильгельм фон Борхерт, он же Уильям Борден, сделал все возможное, чтобы убедить мир в том, что он мертв. Зачем ему было открываться единственному человеку в мире, знавшему его в лицо, если только это не было завершающим этапом игры кошки с мышкой? Сол еще глубже засунул руку в карман и сжал в кулаке пригоршню двадцатипятицентовых монет единственное оружие, которое он носил со времен польского гетто.
Даже если ему удастся сбить Фрэнсиса с ног а Сол знал, что это будет не так легко сделать, что дальше? Бежать? Но что может помешать оберсту проникнуть в его мозг? Сол содрогнулся, снова вспомнив об этом насилии над собственным сознанием. Он не хотел становиться жертвой еще одного преступления, очередным рассеянным профессором, попавшим в сумерках под колеса оживленного вашингтонского движения
К тому же он не мог оставить Фрэнсиса. Сол сжал монеты в кулаке и начал медленно вытаскивать руку. Он не знал, удастся ли ему вернуть парня, одного взгляда на маячившую перед ним маску лица было достаточно, чтобы ощутить всю бессмысленность этого предприятия, но Сол понимал, что должен хотя бы попытаться. Как пронести бесчувственное тело по аллее, преодолеть полтора квартала и затолкать его во взятую напрокат машину? Он решил, что оставит Фрэнсиса на скамейке, помчится бегом за машиной, быстро подъедет к Третьей улице и забросит тело молодого человека на заднее сиденье.
Сол не мог придумать ни единого способа, как самому защититься от оберста. Да это уже и не играло никакой роли. С небрежным видом он вытащил из кармана кулак с мелочью, прикрывая его своим телом.
Я бы хотел тебя кое с кем познакомить, промолвил Харрингтон.
Что? Сердце Сола, казалось, билось уже в горле, он едва мог говорить.
Я бы хотел тебя кое с кем познакомить, повторил Вилли фон Борхерт, заставив Харрингтона встать. Думаю, тебе это будет интересно.
Сол не двигался. Он сжимал кулак с такой силой, что рука его дрожала.
Ты идешь, юде? Интонация и слова были почти такими же, какими пользовался оберст в бараках Хелмно тридцать восемь лет назад.
Да. Он встал, снова засунул руку в карман пальто и последовал за Фрэнсисом Харрингтоном во внезапно сгустившиеся зимние сумерки.
Черт побери, сюда вход воспрещен! закричал он. Разворачивайтесь и уносите отсюда ноги, пока вас не арестовали.
Простите, произнес Харрингтон голосом Фрэнсиса Харрингтона. Дело в том, что у нас пропуска к сенатору Келлогу, но дверь, через которую он велел нам войти, заперта