Генеральный инспектор Годи осклабился, и комиссар не выдержал в который раз опустил глаза, опять почувствовал себя маленьким и виноватым. Массаракш, вот ведь наваждение, и что в этом молокососе такого?..
Итак, комиссар Данти, на сегодня у нас остались еще три квадрата. Через пару минут здесь будут бригады Зайды и Килагу, плюс моя пятерка мы только что закончили в южном секторе, они сдадут «материал» и сразу сюда. Наручники еще остались? Хорошо, распорядитесь выдать. Хватит половинной нормы. Главное гнездо, как я и полагал, мы накрыли. Так что остальные сектора для очистки совести. И, если ничего непредвиденного, завтра освобождаю вас от своей опеки. Вы что-то хотели спросить? Генеральный инспектор откинулся на спинку стула и позволил себе нечто человеческое: снял очки и, прикрыв глаза, двумя пальцами потер переносицу. Впрочем, на этом сходство с существом из плоти и крови закончилось: никаких следов усталости ни в глазах, ни в движениях инспектора не наблюдалось. Наоборот: вот поспал человек хорошенько так, часиков с десяток, потом душ, кофе и сюда.
Да нет, не человек, человек так не может Массаракш, неужели же все? Завтра все?
Ну-с, комиссар, извольте, я слушаю ваш вопрос.
Нет, собственно, все ясно. Значит, завтра люди могут отдохнуть?
Гм, отдохнуть. Этого я не говорил. Впрочем, решать вам. Люди, как вы изволили выразиться, переходят снова в ваше распоряжение. И если вы полагаете, что у вас все столь спокойно Генеральный инспектор приподнял мягкие бровки и опять заглянул собеседнику в душу. И комиссар Данти в очередной раз смутился.
Нет, я не это хотел Конечно, мы не собираемся Он поймал себя на том, что суетится. Еще минута, и он покраснеет и примется оправдываться. В чем, массаракш-и-массаракш?! Ни за эти сумасшедшие дни, ни за все годы никогда он не давал повода, чтобы Да что он со мной, в самом деле, как с курсантом?
Однако, как ни пытался комиссар Данти вызвать в себе столь привычную злость рабочую, холодную злость, которая так помогала в трудные минуты, на этот раз не получалось. Да и с чего злиться? Странный этот человечек вел себя вполне корректно, никогда ни на кого и голоса не повысил. А что все от одного его взгляда начинают метаться что ж, видно, на этой службе именно такой и нужен
Генеральный инспектор между тем с явным интересом изучал мимику собеседника. Он даже слегка улыбался. Такое комиссар Данти видел впервые именно улыбка, а не этот его жутковатый кукольный оскал.
Ладно-ладно, комиссар, извините. Дальнейшее и в самом деле меня не касается. Правда не надо обижаться. Не думайте, будто я не знаю, что обо мне тут говорят. Что поделаешь амплуа. Вы ж видите масштабы. Как еще все это заставить шевелиться вам ли не знать своих людей. И смею вас заверить, ваше отделение далеко не худшее.
Спасибо на добром слове, шеф, пытаясь попасть в тон, выдавил Данти. Рады стараться на благо отечества.
Я не шучу. Видели бы вы, что делается в настоящей глубинке. Да и результаты у нас здесь явно лучше средних. Вот, извольте, он заглянул в блокнот. Так, за девять суток сто семнадцать человек. Ну, вы знаете: киднэппинг, растлители, нарко, потом эта жирная свинья с порностудией, плюс одиночки. Будем думать, что подчистую. Дальше уж вы сами. Так сказать, берегите детей наше богатство. Впрочем, вы ведь в курсе результат побочный. Главного-то
так и нет ни у вас, ни
Генеральный инспектор замолчал и вдруг на секунду раскрылся, приподнял забрало. И комиссар не то что увидел, а шестым чувством старого сыскного волка взял в стальном неустанном автомате-Клеще совсем другое. Там, за доспехами, был живой человек. Да, умный умнее многих и многих. Сильный почти как никто. И умеющий делать три дела одновременно. Наделенный невероятной работоспособностью и быстротой. И все же растерянный. И вся его бешеная активность в последние месяцы результат именно этой растерянности
Ибо того, что он искал, не было. Не было вовсе ни следа, ни зацепки. И чем дольше он искал, тем яснее понимал, что задача эта впервые, может быть, за все годы службы ему не по зубам. И не потому, что он слаб о, он в такой форме, как никогда. И не потому, что ему мешали напротив, все эти астрономические попытки подкупа и изощренные покушения только помогали ему идти вперед. И не из-за недостатка людей таких сил в его распоряжении не было еще никогда. Просто задача не решалась вообще. Здесь вообще.
И чем ближе он подходил к этому пониманию, тем яростнее гнал и гнал людей а с ними и себя на новые операции, на чистку и облавы. За эти четыре месяца треть страны была освобождена от всех видов преступности, имеющих хоть какое-то отношение к детям. В том числе от преступности детской.
На него работали суды, тюрьмы и специальные интернаты. На него писались сотни жалоб и рапортов. В него стреляли два десятка раз и дважды почти попали. Сумма, изъятая только у его личных взяткодателей и только наличными, превышала годовой бюджет Департаментов Образования и Здоровья вместе взятых. Все это было не просто хорошо, это было отлично, это потрясало и вдохновляло. Он стал героем газет и телевидения заочно, ибо вот уж кого-кого, а прессу он никогда не жаловал. Его боялись, уважали и ненавидели коллеги. Его деятельность находилась под постоянным наблюдением пяти различных Департаментов и самой Четверки в полном составе. Еще бы впервые за годы, прошедшие с Великого Пробуждения, в борьбе с преступностью было сделано что-то настоящее, видимое простым глазом, не из рапортов и сводок. В больших городах люди начали отпускать детей на улицу после наступления темноты! В столице ни один подросток не мог купить не то что травку или стекло, но и просто сигареты ни за какие деньги и нигде. Страх был сильнее жажды наживы. И это боялись его!