Он сделал еще один, почти незаметный шаг к ней, и расстояние между ними сократилось до опасной близости. Она чувствовала его дыхание, видела, как вздымается его грудь под черным сукном фрака, ощущала тот едва уловимый, знакомый аромат дорогого парфюма и запах чего-то еще, неуловимо-мужского, от которого у нее всегда кружилась голова.
Я должен был найти вас, Вивиан, повторил он почти шепотом, его взгляд не отрывался от ее лица. Я должен был поговорить с вами. Объясниться. Попросить
Попросить прощения? эхом отозвалась Вивиан, ее голос был едва слышен. Она все еще не могла поверить своим ушам. Николас Сент-Джон, просящий прощения? Это было так не похоже на него. За что именно вы хотели бы его попросить, мистер Сент-Джон? За то, что позволили вашей матери унизить меня? Или за то, что так легко поверили, будто я способна бросить раненого человека на произвол судьбы?
Ее слова, хоть и сказанные тихо, несли в себе остатки прежней горечи, но в них уже не было той ярости, что кипела в ней еще мгновение назад. Теперь в ее голосе звучала скорее усталость и какая-то глубокая, затаенная обида.
Николас не отвел взгляда. Напротив, его янтарные глаза, казалось, стали еще темнее, еще глубже, и в них отразилась вся тяжесть тех недель, что они провели порознь.
За все, Вивиан, сказал он просто, но в этом «всем» было столько невысказанного, столько пережитого, что у нее снова защемило сердце. За свою слепоту. За свою слабость. За то, что позволил гордыне и страху страху перед скандалом, перед осуждением общества, перед собственными чувствами взять верх над тем, что действительно имело значение.
Он сделал еще один, почти неуловимый шаг, и теперь они стояли так близко, что она могла бы коснуться его руки, если бы осмелилась. Холодный ночной ветер трепал ее волосы, принося с собой запах мокрого асфальта и далекого, едва уловимого аромата цветущих лип.
Я не оправдываю свою мать, продолжил он, его голос стал ниже, почти интимным. Ее поступок был жесток и несправедлив. И я должен был остановить ее. Должен был защитить вас. Но я был не в себе. Боль, лихорадка, лекарства Я почти не помню тех дней. Лишь обрывки ваше лицо ваши руки ваш голос
И в этот момент Вивиан забыла и о своей обиде, и о своей гордости, и о словах леди Маргарет. Эти тихие, наполненные невыносимой болью, слова произносил не всемогущий Николас Сент-Джон, наследник огромного состояния, человек, державший в своих руках судьбы многих, а просто мужчина. Раненый, измученный, страдающий. И она была единственной, кто мог его понять. Единственной, кто мог его простить.
Николас прошептала она, ее рука сама собой потянулась к нему, но она тут же отдернула ее, испугавшись собственной смелости. Он уловил это движение, и его губы тронула слабая, почти незаметная улыбка.
Я понимаю, Вивиан, сказал он тихо. Я не жду, что вы простите меня сразу. Я не заслужил этого. Но я хотел, чтобы вы знали. Знали, что мне не все равно. И что я больше не позволю никому вас обидеть. Ни моей матери. Ни кому-либо другому.
Он говорил, а Вивиан смотрела на него, и в ее душе боролись два чувства: желание поверить ему, поддаться этому новому, такому непривычному для него порыву откровенности, и страх страх снова быть обманутой, снова испытать боль, снова оказаться игрушкой в чужих руках.
И что же вы предлагаете, мистер Сент-Джон? спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более спокойно, хотя внутри все трепетало. Вернуться в Бостон? Снова стать мишенью для вашей матери и предметом для сплетен всего города? Или, может быть, вы приехали, чтобы предложить мне очередное «сотрудничество»? Боюсь, на этот
раз я откажусь. Моих нервов и моей репутации на это уже не хватит.
В этот самый момент, когда напряжение между ними, казалось, достигло своего пика, и воздух звенел от невысказанных слов и затаенных чувств, из-за угла особняка, откуда доносились приглушенные звуки музыки и смеха, донесся несколько развязный, громкий голос:
А вот и наша бостонская фиалка! Заскучала в одиночестве, Харпер, или уже успела найти себе более интересного собеседника, чем старина Стэнли?
Вивиан вздрогнула и резко обернулась. К ним, слегка покачиваясь и насвистывая какой-то пошловатый мотивчик, приближался Стэнли Донован. Его каштановые волосы были растрепаны больше обычного, галстук съехал набок, а от него за версту несло женскими духами. В руке он держал полупустой бокал с шампанским, которое он, очевидно, прихватил с собой, покидая гостеприимный дом Ван Дер Стейленов.
Мистер Донован, холодно произнесла Вивиан, чувствуя, как ее щеки заливает краска от досады и смущения. Ну почему именно сейчас? Почему этот наглец должен был появиться в самый неподходящий момент?
Стэнли, казалось, совершенно не замечал ее ледяного тона. Он подошел ближе, его взгляд с откровенным любопытством скользнул по фигуре Николаса, оценивая его дорогой фрак, безупречную осанку и да, конечно же, элегантную трость.
А это кто у нас такой важный господин? протянул он, его темно-синие глаза нагло уставились на Николаса. Уж не тот ли самый бостонский Крез, о котором столько шепчутся в наших нью-йоркских салонах? Позвольте представиться, сэр, он сделал преувеличенно вежливый, почти издевательский поклон, едва не расплескав шампанское. Стэнли Донован, «Нью-Йорк Джорнэл». К вашим услугам. А вы, я полагаю, мистер он сделал вид, что пытается вспомнить, Сент-Клер? Сент-Обен? Ах, да, Сент-Джон! Николас Сент-Джон собственной персоной! Какая честь для нашей скромной компании! Не ожидал, признаться, увидеть вас здесь, мистер Сент-Джон. Или вы тоже решили приобщиться к нью-йоркской светской жизни? Говорят, она куда веселее вашей бостонской, не находите?